Итак, на Север Доронин попал с Черного моря, сменив жару субтропиков на арктические морозы и пургу. Но на новом месте он быстро освоился и летал даже над полюсом холода — Верхоянском, где температура снижается до 70 градусов. Не раз попадал Доронин в трудные переплеты, но всегда выходил из них с честью. Он первым проложил линию Иркутск — Средне-Колымск. Лететь пришлось без точной карты, над горящей тайгой, пересекать Верхоянский хребет. И все-таки трасса была проложена.
Во время челюскинской катастрофы Ивану Доронину был 31 год, он имел уже девятилетний пилотский стаж, 300 тысяч налетанных километров и не совершил ни одной аварии.
Именно такой опытный пилот и нужен был для спасения экспедиции. Но исключительная скромность не позволяла ему заявить во всеуслышание о своем желании.
— Работал я на трассе Иркутск — Якутск — Бодайбо вместе с Галышевым, — рассказывал он мне. — Прибываю как-то в Иркутск и узнаю, что Галышеву дано указание отправиться во Владивосток, а оттуда лететь на помощь челюскинцам. Вот, думаю, мне бы полететь! Я чувствовал, что участие в спасении мне по силам… Но, знаешь, неудобно как-то надоедать, писать рапорты. Если сочтут нужным, и так вызовут.
Опытнейшего северного летчика Ивана Доронина действительно вызвали и предложили ему участвовать в спасательной экспедиции.
Для лучшего сохранения моторов самолеты Доронина и Галышева были отправлены в Хабаровск по железной дороге.
Я тоже в те дни мчался в Хабаровск в уютном купе транссибирского экспресса, а мой самолет, полуразобранный и окутанный брезентом, покачивался на платформе в хвосте поезда.
Никогда не забуду событий, предшествовавших этой срочной командировке летчика по железной дороге.
…После неудачного полета на Камчатку, закончившегося аварией, едва не стоившей мне жизни, я готовился снова взять курс на Петропавловск. Самолет Р-5 был специально приспособлен к трудным климатическим условиям Крайнего Севера.
В это время начался XVII съезд партии. Вот тут-то и пригодилась моя машина, не только утепленная, но и оборудованная приборами для слепого полета. Вместо рейса на Камчатку я стал доставлять матрицы газеты «Правда» в Ленинград. Вылетал я за два-три часа до рассвета и доставлял их в такое время, что к утру типография успевала напечатать тираж. Ленинградцы читали «Правду» одновременно с москвичами. Тогда это было большим достижением.
Из Москвы вылетали на лыжах, но в Ленинграде, где снега не было, садиться приходилось на колесах. Пригодились добавочные баки для горючего, которые я поставил на самолет. Это позволяло сбрасывать матрицы в условленном месте и без посадки в Ленинграде возвращаться в Москву.
Как только я узнал о катастрофе в Чукотском море, я написал заявление начальнику Трансавиации с просьбой послать меня на выручку челюскинцев.
В ожидании вызова я пошел в Главсевморпуть к знакомому начальнику полярной авиации Марку Ивановичу Шевелеву. Узнав от него, что делается для спасения челюскинцев, я рассказал о своем замысле лететь на Чукотку.
Марк Иванович подумал и дружески ответил:
— Не знаю, как твое начальство отнесется к доброму стремлению, но я готов поддержать тебя.
— Начальство не торопится, вторую неделю жду ответа, — грустно сказал я.
— Надо не ждать, а действовать.
В этот же день я пошел все выяснять.
Начальник Трансавиации — стройный, высокий, спортивного склада — принял меня, казалось бы, ласково. Прямо в кабинете, рядом с его письменным столом, спускались с потолка гимнастические кольца. Он подошел к кольцам, поднял руки, повис на них и спросил:
— Самолет хорошо подготовлен?
У меня сердце екнуло от радости — сейчас разрешит лететь!
— Вы же знаете, как я летал в Ленинград с матрицами.
— Ты полетел бы спасать челюскинцев?
— Конечно, — говорю, — об этом и прошу…
Он подтянулся на кольцах.
— А сколько тебе лет?
— Тридцать четыре.
Начальник кувыркнулся на кольцах, принял прежнее положение и огорошил меня:
— Вот будет сорок, тогда полетишь.
— Да, — говорю в тон ему, — но будут ли челюскинцы ждать шесть лет?
Начальник оставил кольца, походил по кабинету и задал мне новый вопрос:
— Сколько человек сидит на льдине?
— Сто четыре.
— А когда вы прилетите, будет сто шесть… Самолет сломаете, тогда еще вас спасать придется. На этом все…
— Во-первых, не сто шесть, а сто пять. На льдину я один полетел бы, а во-вторых, — продолжал я, — когда прикажете лететь на Камчатку?