— Помните, в войну Егран Терешонок — он и председатель, и полевод, и парторг. Один за всех, — прижала к щеке палец, завспоминала Алена, пропустив мимо слова Дуни. — Прискакал верхом в поле, не как-нибудь, а наметом. Мы-то за лобогрейками снопы вязали, все бросили, сбежались. «Бабы, родненькие мои!» Рука-то одна, только левая, он ею фуражку хлоп об землю, а сам слезьми залился, лицо все мокрое, на солнце блестит. «Бабы, немцев под Курском разбили! Наши гонят фрица к Днепру. А мы тоже давайте нажмем, чтоб воинам вдогонку шел и хлеб, и мясо с маслом, теплые валенки из нашей шерсти, полушубки!» Бабы захлюпали, рассморкались. И у нас, хоть и молоденькие тогда были, тоже слезы в горле заточили.
— Бывало, все скликал, все скликал вокруг себя людей: «Мужики, и вы, бабы, айдате, разговор есть. Потолкуем. Завтра сено надо выезжать косить», — поддержала Алену Поля.
Время шло. Галдеж и шум у правления не утихали.
Никто не заметил, как двое из мужчин, отделившись, прошли в магазин. Увидели их, когда они появились на крыльце с оттопыренными, отяжелевшими карманами и стали стороной, крадучись, уходить.
— Верк, — крикнул кто-то, — глянь, твой-то…
Верка Ненашева быстро оглянулась и вдруг сорвалась с места, припустила бегом через улицу, так и заиграли ее округлые ягодицы.
— Ай-яй! Змей! — тонко закричала она им вслед.
Те двое, завидя Верку, стали убегать со смешной прытью не в меру отяжелевших неловких дядек.
— Глядите! Глядите, как приударили! — смеясь, кричала Алена. — Мериканцев догоняют — по надою!
Все, кто были у правления, повернули головы, смотрели им вслед — и старые, совсем немощные колхозники с постукивающими о землю бадожками в восковых отживающих руках, и Любкины десятиклассники. Беглецы нырнули в сад старого поповского дома, много лет служившего начальной школой, теперь пустующего. Верка остановилась, пригрозила:
— Погоди, придешь домой — убью!
Возвращалась она раскрасневшаяся, злая.
— Толкуем — детей нет! — возмущалась своим тихим голосом Рубчиха. — Вот и роди, только чему мы их научим?
— Где же ты, милая моя, раньше была? Спохватилась! — упрекнула ее Алена. — Что же раньше молчала?
— Кто нас слухает-то… — потупя глаза в землю, ответила Рубчиха.
Мужчины, что сидели кружком на корточках и покуривали, тоже куда-то исчезли, как испарились.
Поля уже не принимала участия в разговоре. Для нее так давно начался день, и она устала от всего. Солнце поднялось порядком, пекло спину и затылок, а в виски как будто кто гвоздил молотком. Было стыдно так долго стоять без дела, когда рядом работают на садике люди. И никто не подойдет, спасибо не скажет им за добро. Никому и садик не нужен. После войны строили школу-семилетку, осень подступала, учиться надо ребятишкам. Так некоторые мужики со своего двора кто доску несет, кто жердь. И сами норовили прибить их. «А теперь что делается? — вспомнила она убежавших выпить мужиков, ничуть не лучших Козанка. — Жить стали по-страшному! Головой вперед в беду бегут!»
И опять думала о Вовке и снохе: как уберечь их, не дать и им сорваться? Прямо хоть грудью становись против этой гибельной силы. И станешь, куда деваться…
К девяти часам подошел маленький автобус за учениками и больными. Чуть позже — второй, «пазик», за ними.
Загрузились. Поехали.
С сенокоса привезли их за полдень и высадили на току, у зернохранилищ. Поля шла по тропинке, спешила к дому сына.
Здесь тоже весь выгон заполонила сурепка, ростом до плеч; голову надо запрокидывать, чтобы посмотреть вперед. До самого села колыхался желтый разлив; над ним ярко покачивались нежно-малиновые, с сиреневым отливом шапки татарника.
Сколько годов такой весны не было. Дождались, слава богу. В лугах-то как хорошо! Сейчас придет, надо снохе обо всем рассказать. Какой там ветер на просторе! Дунет с косогоров чебрецом, кровь-то прямо гудит в тебе, грудь распирает радостью. А сено ворохнешь вилами, такой густой дух ударит — аж пьянит.
Легко, словно на крыльях, летела по тропинке Поля, ничуть не уставшая, даже наоборот — заряженная бодростью, хоть сейчас подавай в руки цеп, два круга обмолотит.
С этими мыслями она не заметила, как уперлась в калитку, и едва лишь окинула взглядом двор, ее бодрое, веселое настроение стало быстро убывать, словно вода из дырявого сосуда. Тихо было во дворе. В загородке посвистывал ветер. Однообразно скрипела на ветру, душу резала на части несмазанная дверь сарая. Сноха чуть-чуть потяпала в огороде. К прополотой Полей утром картошке добавилась крохотная кулижка, трава на ней еще не успела завять.