— Еграныч, я гляжу! Вот и сюда пришла…
— Нет, ты гляди лучше! — нетерпеливо перебил ее Суходолов. — Береги, другой такой снохи у тебя не будет!
— Ну а как же, Юра, я и так берегу, — оправдывалась ободренная их словами Поля, не упуская случая отметить веселое возбуждение на лице Суходолова. А в тот раз бежал к правлению будто кем-то в голову ушибленный и только в землю перед собой глядел. Алена на охламонов ему показала, но не очень-то он услышал ее. Может, и оглядываться нет силы на таких людей. Кому они в радость-то…
— И гляжу, и берегу, Юра, а как же… — подтвердила еще раз Поля.
Суходолов посмотрел на нее пристально, с намеком на то, что она так до конца и не поняла смысл его слов, коротко махнул рукой, и дверца за ним закрылась.
Поля возвращалась домой темной улицей, и щеки у нее по-молодому горели огнем. В голове, как на испорченной пластинке, повторялись слова Терешонка и Суходолова.
В разных концах села слышались редкие голоса расходившихся с гулянки девчат. У мастерской громко хлобыстнула бортами подскочившая на ухабах машина Терешонка. На Молодежной улице кто-то из девчат запел Вовкину песню:
На подходе к дому Поля спохватилась: опять она увлеклась, разгулялась, а девчонка-то у нее с каких пор оставлена одна. И прибавила шаг.
Серафимка преспокойно спала. На какой бок ее уложила, так и не шевельнулась. Поля постелила было и себе, но что-то томило ее в избе, вытесняло на улицу. И она нашла предлог выйти — проверить накладки на дверях катушков. Только себя не обманешь: просто Поле хотелось еще раз услышать голоса девчат в ночи. Может, и машина Терешонка где-нибудь неуспокоенно брякнет вдалеке. Но совсем глухо стало в селе.
Накладки оказались на месте. Во дворе на теплой земле лежали, шумно посапывая, овцы и корова с Зорькой. Было очень тихо, малейшего шороха не мог уловить слух. Даже шага лишнего не хотелось сделать, чтобы не нарушить покоя. За спиной под крышей Козанкова дома что-то явственно ворохнулось. Поля не повернула головы, но напряглась вся. Стало опять тихо. Легкий испуг не стронул ее с места, она продолжала стоять. И тут вдруг Поля почувствовала, как сзади ее обступает крадучись невидимая жуткая сила. Мысли ее пугливо скакнули, и волосы под платком, холодя кожу, стали подыматься. Она оглянулась на дом Козанка и сразу поняла, что страх идет изнутри затаившихся стен его, как бы просачивается через толстые плахи. И сам дом надвигался на нее, давил зловещим молчанием.
Полю как будто смело со двора, так быстро она влетела в избу. Подхватила на руки Серафимку и, хлопая за собой дверями, только и думала на обратном пути, как бы ей нечаянно не взглянуть на этот проклятый дом — так сильно разобрала ее паника.
Она почти с закрытыми глазами перебежала на другую сторону улицы, но все же не удержалась, посмотрела на Козанково подворье. Поле опять показалось, что над крышей дома и над сараями за высоким забором в темном мерцании неба витает, как испарение, враждебный, недобрый дух. И тут она побежала так быстро, что звуки шагов своих слышала далеко от себя.
Опомнилась Поля только возле Вовкиного дома. Сын со снохой постелили себе на крыльце — жарко им показалось в квартире. Поля присела на ступеньку, отдышалась немного. Нет, что это с ней такое случилось? Такой страх она испытала лишь раз, в сорок втором, когда бежала от дезертира.
Сейчас ей спокойно стало рядом с детьми. Только во всем теле чувствовалась слабость. Но время от времени она мысленно оглядывалась туда, откуда прибежала, и запоздало вздрагивала, прижимая лежащую на коленях внучку.
Поля долго сидела не шелохнувшись среди тихого двора, может, одна-разъединая не уснувшая во всем селе. И тут ей показалось, что вроде бы из нее самой, клушкой раз-гнездившейся на ступеньке, вышла другая Поля, отделилась совсем легко и безболезненно. Она стала напротив, посмотрела на эту глупую, торчащую в темноте без сна Полю ее же калмыцкими усталыми глазами, махнула перед лицом рукой и заговорила разумным, похожим на Дунин, подруженьки поперечной, голосом: «Будет уж маяться-то, успокойся немного! Не живется тебе… Погляди, чем у тебя дела-то плохи? Дети спят в обнимочку. Внучка, золотая девчушка, на коленях посапывает, тепло от нее идет к тебе. Все бы ты добро да покой грабастала руками своими жадными. Все только тебе, все только тебе дай! А шиш не хочешь? Какая самолюбка нашлась! Другим людям, по-твоему, ничего не надо! Что? Вылепила я тебе правду? А ты возьми в ум, что сказала. Хватит дурить-то…» Та, стоявшая перед крыльцом Поля, намахалась руками, умолкла и снова незаметно вошла в ее нутро, покойно уместилась в ней, сидящей на ступеньке Поле…