Очнувшись, она прерывисто вздохнула, изумляясь явившемуся диву — только что отзвучавшему над ней вроде бы и ее и вроде постороннему голосу. Но диво не хотело оставлять Полю в эту ночь.
Короткая дрема совсем взбодрила и прояснила ее сознание. Ночь забралась в середину мироздания, темную и высокую, но оставалась еще теплой к людям. И уже совсем не было в ней той тягостной немоты, так устрашившей ее у Козанкова дома. За Вовкиным огородом покойно лежало не видимое во тьме пшеничное поле. А за сараем ниже кизячных скирд густо разрослась полынь. За день все накалилось под зноем. И теперь от ранних колосьев пшеницы и от горьких цветов полыни все еще веяло душистым сухим теплом.
Такие редкостные ночи устанавливаются ненадолго в июне, в сенокосную пору. Темное, в густых звездах небо делало свой медленный ход над землей. В такую ночь, если сидеть затаившись, можно услышать, как живет и дышит земля. Невидимые, недремлющие силы, скрытые в ней, подают к корням свои соки и гонят их через пшеничные стебли и стебли травы на свет, к людям. И можно услышать сейчас движение этих соков. Земля никогда не оскудеет, потому что она щедра, всю отдает себя. Да, пусть умирают люди и отмирают травы — но они не гибнут, а живут, включаются в земной процесс творенья. И то, что раньше было травой, колосом, человеком, все, что шумело на ветру, ликовало и смеялось, страдало и плакало — все это опять живет в вечном круговороте. И дух былой жизни, снова воскресшей, безъязыко витает над травами и пшеничным полем. Ничья жизнь не пропала, не сгинула без следа.
И прах изношенной обуви Еграна Терешонка, неугомонного, бессонного топтуна, в заботах своих исследившего колхозную землю, и былые радости и горести давних Полиных сельчан многократно проросли и отшумели на ветру.
Никак не могли не вернуться в родные пределы: хоть с попутным ветром, а долетят сюда все помыслы и чаяния тех, что махали на прощание с увозивших подвод родным и близким и пали в своих и иноземных тоскливых полях.
Души многих-многих людей, памятных Поле еще с детства, витают сейчас в воздухе, разглядывают, что сделали оставленные ими на жизнь чада. Так же беспокоятся за всех, как и при жизни, не знают угомона. Наверно, плохо им, когда видят, какую неразумность творят на земле иные люди, и заслоняют в горе и плаче глаза от обиды.
И мамки Фимки дух тоже витает где-то рядом, вместе со всеми, печалится о Поле и ее детях. А может, узнаёт себя в Фиме и ликует, только сейчас возмещает радостью свою горемычную долю. И не теплый ночной воздух, а мамакины касания ощущают они с Фимой кожей лица. Совсем рядом она с ними, даже вроде слышно ее дыхание, только сказать ничего не может.
Маленькая Поля, когда похоронили мать, все время верила, что она вот-вот придет к ней, как возвращаются те, кого заждались из долгой отлучки. Поля, хоть и было ей всего семь лет, хорошо помнит, как умирала мать. Она лежала с землисто-серым лицом, а Поля сидела у ее изголовья. Мать вдруг открыла округлившиеся в страхе, почти уже без мысли глаза, вскрикнула: «Дочка, ведь я умираю!» Торопливо притянула Полю, хотела прижать ее к себе бессильными руками, но по ним прошли только чуть слышные судороги, руки ослабли и мертво опали по бокам. Из полуоткрытых глаз ее выкатились две блестки — последнее, что напоминало недавнюю жизнь в матери. Когда хоронили мать, накрывали ее крышкой и навсегда уходил из глаз ее лик, а потом засыпали гроб землей, маленькая Поля не верила, что мать взаправду покинула ее насовсем. Она верила в могучую силу, какая бывает только у любимых, почти обожествленных детьми матерей, верила, что мать поднимет насыпанную на нее тяжесть и придет к ней. Затаившись в постели, в колхозной сторожке, она считала ее шаги по ночной дороге от кладбища до двора. Вот еще немного… скрипнет дверь, и мать, совсем-совсем живая, склонится над своей истосковавшейся Полей.
И чудо это свершилось. Мать пришла на этот свет маленькой Фимой, и они опять вместе. Такие чудеса может творить только земная сила.
За ее спиной завозились, и Поля оглянулась. Вовка, поворачиваясь во сне, утянул со снохи одеяло. Завернувшаяся сорочка оголила ее тело. Поля, ничуть не смутившись, потянулась через Фиму, одела сноху.
Она еще раз посмотрела в темные поля, и тут ее настигла новая мысль, что вот спать давно пора, а ей не хочется возвращаться домой. Она вспомнила пережитый страх и поняла, что не сможет заставить себя сделать сейчас в ту сторону и одного шага. Пока сидела на крылечке, переживая счастливые минуты, в которые жизнь ей представилась нескончаемой, успела расположиться душой к дому своих детей.