Золотая ножовка
Возле прорабской на строительстве рудника «Глубокие горизонты» — небольшая столярная мастерская. Походная, на полозьях. Зайдешь в нее со света — тебя во мраке обдаст визгом циркулярной пилы и горьковатым смолистым запахом опилок.
Усердствует тут столяр Вязовцев. Все его зовут — дядя Федя. В работе он до странности самозабвенный. По смуглым худым щекам, по впадинам на висках текут струйки пота. Спина слегка исходит паром. В карих запавших глазах — добрый блеск азарта, задора. Можно бы сказать, если не бояться «высокого штиля», — вдохновенный блеск.
— Чавой-то у тебя? — спрашивает он своим пермяцким выговором, как только войдешь к нему в столярку.
— Да вот, топор насадить…
— Клади. Сейчас, моментом.
— Дядя Федя, — вбегают молоденькие, быстроглазые девчата-отделочницы с поломанными полутерками и прави́лами, — наладь, пожалуйста… А? Дядя Федя…
— Ах, чтоб тебя намочило! Давайте сюды.
Основная его работа — изготавливать всевозможные рамы, фрамуги, плинтуса и обналичку для стройки. А между делом приходится одному черенок на лопату насадить, второму топор на наждаке поточить. В столярке у него строгий порядок. Боже упаси, чтобы он кого из плотников, работающих в бригадах, допустил к своему инструменту или к верстаку. Все у него наточено, отлажено. И все на своем месте.
В этот день не раз заходила хоздесятница участка. Сначала ей срочно потребовалось первомайские плакаты прибить на видном месте, затем прораб решил у себя в шкафу еще одну полку сделать. Тогда Вязовцев, одевшись, старчески торопливо выбегал с инструментом, бухая белыми от опилок сапогами по весенней земле.
Где-то во второй половине дня хватился своей ножовки, но сразу не нашел. Куда подевалась? Всегда же под руками была! Сбегал в прорабскую, где добавлял в шкафу полку, поискали вместе с хоздесятницей, побывал и у места прибитых им предпраздничных плакатов, затем снова оглядел столярку — нету нигде. От мгновенной страшной догадки, что ножовка совсем пропала, в лицо кинулся жар и пот. Не такой пот, что струйками на висках от усердия в работе, а мелкий — сыпью по лицу. И ослабшие колени подкосила дрожь. Все тут, на месте: рубанок, стамеска, отборник — ножовка исчезла. Заглянул еще раз по всем закоулкам, где ей сроду никогда и быть не следовало, переворошил щепу, стружки под ногами — пила как сгинула.
Сел в бессилии на чурбак и начал костерить вгорячах всех и вся:
— Эт ведь, когда я выбежал из столярки, кто-то упер!
— Да чтоб ему руки-ноги…
— Лучше б мне палец оттяпать, чем лишиться такой-то пилы. Ведь ей же цены нет!
Где теперь искать? Только у плотников. Это кто-то из них стибрил пилу, тут даже и думать не надо. Сколько глаз на нее зарилось, и все же подкараулили.
Вязовцев, не мешкая, обежал все плотницкие бригады. Там дивились его бледному растерянному виду, наперебой, явно насмешничая, но вроде бы заинтересованно расспрашивали:
— Украли? А что за ножовка, дядя Федь?
— «Что за ножовка!» Эх, даже говорить нету сил! — кричал чуть не плача столяр. — Золотая ножовка, я ею весь рудник и город, считай, построил. Из тысячи таких, как у вас, отличу. Не добром на тот свет пойдет, еж узнаю, кто это сделал!
Без толку ходил он по участку. Зашел к прорабу.
— У меня ведь беда, Иван Иваныч, — сел, покачал головой. Выглядел он совсем удрученным.
— Что случилось?
— Ножовку сперли. В один момент, не успел отвернуться.
— Ну, уж и беда, — не разобрался молодой прораб и крикнул хоздесятнице:
— Валь, выдай ему новую!
От обиды, что тут чужого горя не разумеют, Вязовцев и слова не сказал, вышел, хлопнув дверью.
Хоздесятница Валя принесла ему в столярку пилу, новую, еще в масляной смазке.
— Чё ты мне суешь?! — Вязовцев в сердцах швырнул с верстака ножовку. — Дерьмо-то мне суешь. Возьми ее себе! Знаю я ваши ножовки!
Так он до конца дня и не приступил к работе, руки не поднялись на дело. Строители народ насмешливый. По участку разнесся слух: «У Вязовцева, у дяди Феди, золотую ножовку украли».
Плотники, те, кто постарше, посолиднее, заходили к Вязовцеву посочувствовать.
— Нет, такую сталь где теперь найдешь, — покачивал головой столяр. — Ни в жизнь! Чудо, а не ножовка была. А как резала! Как нож в масло шла. Чтоб ему в тартарары, кто… Разве это по-людски, чужую вещь брать! Ума не приложу, что теперь без нее буду делать?
На другой день он был еще более злой и осунувшийся. Все ходил неприкаянно, все перекладывал всякую всячину по столярке, надеясь, что где-то блеснет заветная сталь лезвия.