Тропинка, которой они теперь шли, выбрала среднее между лесом и берегом Выти. Она то ныряла в негустой, сильно порубленный осинник, то выбегала на высокий, красноглинный обрыв — подышать вольным воздухом. По обрыву тянулись колючие плети ежевики, серебрились свернутые листья мать-и-мачехи. По-прежнему по кромке обрыва, в березняке, во множестве попадались серые. Валерка загорелся было грибным азартом, но Кешка быстро его отговорил.
— Ты что, уж и днем за путными грибами пойти боишься?
За поредевшими кустами разноголосо замекало встречное козье стадо. Точно бы и Машкин бас слышится среди других. «А как там бабка-то с малышами управляется?»— привычно забеспокоилась Лена. И мысли ее потекли по обычному, торному руслу домашних забот, Татарская сеча на время отступила и из глаз, и из памяти.
Великий луг за Вытью испокон века косили всем миром. Из трех деревень собирались на луг косцы, и тогда далеко за рекой слышался певучий говор кос и плыл медвяный дух скошенных трав.
После войны только спасовские косили на лошадях, другие управлялись по старинке, вручную. И не то чтобы на конюшне в Сосновке перевелся лошадиный род: объезжать коней стало некому.
Дикие, злые трехлетки хватали зубами всякого. Ну, а в Спасово мужиков вернулось побольше, потому и стрекотали косилки на их половине луга.
Лена теперь часто виделась с Кешкой, Она, вместе с другими девчонками, сгребала подсохшее сено, а он стоял в ряду косарей, как большой.
И теперь уже Кешкина пора пришла поддразнивать Лену: и грабли-то у нее зря землю царапают, и сгребают нечисто… А Лену даже не насмешки его злили, а то, что он работает, как взрослый, а рядом с ней, и куда ее ловчее управляется, Романовнина девчонка-второклассница.
В конце концов Лена не выдержала:
— Да что ты задаешься! Греби сам, а я твою косу возьму.
— Ох, испугала! А ты хоть раз держала ее, косу-то?
Лена молча протянула руку, и, пожав плечами, Кешка передал ей только что направленную косу.
Нижняя часть луга еще тонула в утреннем погожем тумане, а на траву густо легла роса.
Только там, где прошли люди, просеклись темные полосы сухой, оббитой травы, а вся остальная мягко серебрилась, будто облитая ртутью.
Глядя краем глаза на соседа-старика Ивушкина, Лена взмахнула косой… и чуть не упала: конец ее с зуденьем вонзился в землю.
— Не так, низко больно взяла, — без смеха поправил Кешка, — Во как надо, учись…
Он быстро встал за ее спиною и перехватил косу так, что Ленины руки только лежали на косовище, а вел он сам. И шаг в шаг они двинулись по росистому лугу. Ровный взмах косы — и к Лениным ногам падают лиловые колокольчики, розовая гречка, желтые погремки. Словно кто-то устилает ее дорогу цветами. Она только чуть придерживает косу, хотя сразу переняла нужное движение.
Просто ей нравится так идти по лугу, слушать жаворонков и смотреть, как покорно ложится к ее ногам скошенная Кешкой трава. И знать, что он близко, рядом и помогает именно ей, а не какой-нибудь другой девчонке.
Но Кешка остановился. Сказал грубовато:
— Давай теперь сама.
Это он увидел, что на них смотрит из-под руки Фаня Бородулина.
Лена знала: не принято в Сосновке, чтобы мальчишки девчонкам помогали, а у Фани язык до Нерехты. Задразнят потом. Но по глазам Кешки поняла: и ему хорошо было идти с ней рядом в туманную луговую даль. И не обиделась.
— Ясно теперь, как надо? — спросил он все-таки, еще не УХТ ясно Спасибо — И Лена взмахнула косой, прикидывая, успеет или не успеет догнать деда Ивушкина? Далековато ушел.
Но как ни старалась, сутулая дедова спина все маячила впереди И нужное движение, такое понятное, когда следом за ней шел Кешка, тоже потерялось: не хватало роста и силы для размаха.
Валки получались жидкие, неровные, приходилось то и дело возвращаться, чтобы докашивать огрехи. Росный цветущий луг уже не казался прекрасным, и дорога не вела вдаль — стала коротенькой и узкой.
К Лене подошла Романовна и, словно бы и не видя ее маеты, сказала:
— Дай-ка мне косу-то, а ты пойди вон бабкам помоги, старые они, не под силу им кашеварить на такую ораву.
Лена с облегчением уступила ей косу — все равно ведь настояла бы на своем — и пошла к Выти, где на косогоре поднимался высокий белый дым костра и звякала посуда. Оглянулась на ходу — где Кешка? — но не увидела его.
Возле костра прихватила ведро и не спеша спустилась по скользкой тропинке к коричневой тихой Выти. На другом ее берегу тоже пели косы, эхо стрекота косилок отражалось от черной стены Татарской сечи и долго плыло по воде. Лена скинула платье и ниже по течению вошла в реку, словно пытаясь догнать уплывающий звук. Мягко касались лица и плеч ласковые листья кувшинок, висели над водой голубые стрекозы, светило выглянувшее из тумана солнце. В эту минуту ей не хотелось больше ничего.