Но тетя Нюра и ее не упрекнула. Посмотрела только украдкой жалостливо и незаметно выбросила червивые грибы. Еще в первый день она поняла, что Нонка ничего не помнит о себе. И если и ласкается к матери, то просто потому, что соскучилась по ласке, по теплу. Душа ее спала под гнетом какой-то непереносимой, но тоже забытой беды. И будить ее было опасно: Нонка от расспросов плакала.
Тетя Нюра усадила всех за стол — чаевничать с зелеными оладьями из лебеды. Вместо чая наливали чуть забеленный молоком кипяток, а о сахаре никто и не вспоминал, да младшие-то и не знали, что это такое.
…Ночи в июне светлые — заря с зарей встречается. В избе все спали, и никто не видел, как Лена выскользнула во двор с тяжелым косарем в руках. Дорога известная, но все-таки жутковато бежать одной к реке, где растет тальник. Но надо. Потоптанные гряды поправить можно, а вот коли плетня не починить, так козы и травинки в огороде не оставят. Коров-то мало кто держит в Сосновке — кормить не под силу, зато коз — целая армия. И всех их, как магнитом, тянет к огородным плетням.
Старая хитрая Машка ничуть не хуже других, это просто Лена растяпа, что не доглядела за нею. Но она исправит, все исправит, что натворила. Тетя Нюра ведь не знает, что вместе с папой-военным ей приходилось жить в лесу и в других глухих и диких местах на горных и таежных заставах. Она не боится ночи.
У ночи свой странный, немного жуткий голос… Вот кто-то идет и несет тяжелую корзину. «Скорк-скорк…» — скрипит она на ходу, а человека не видно. Лена знает: никого нет, и не корзина это, а птица коростель поет свою песню. «У-у-ух!» — вздыхает кто-то глубоко и тяжко; стонет, ворочается в болоте невидимое чудовище, а подойдешь очень тихо — стоит в воде невзрачная серо-пестрая выпь. И не понять, как она одна может наделать столько шума?
«Спите ли?.. Спите ли?..» — спрашивает лес невидимая сплюшка. И лес молчит, не шелохнется. Спит.
Даже зябкие осины перестали дрожать и стоят, серебряные и тихие, в рассеянном свете немеркнущей зари. Бархатные черные лапы елей мягко дотрагиваются до плеч девочки, уступают дорогу. Вот и река — спокойная и бездонно-темная. Тонкие прутья тальника купаются в воде.
Особенное, обостренное внимание к окружающему подсказало Лене, что она не одна в лесу. Зыбкий кочкарник едва заметно вздрагивал под шагами большого, но бесшумного зверя. Он шел к воде, чуть левее куста, за которым присела девочка. Огромный черный силуэт возник на бесцветном фоне неба.
«Лось! Нет, лосиха… И с теленком, — сообразила Лена и еще плотнее прижала коленки к подбородку, — Только бы не заметила!»
Лосиха фыркнула и, склонив неуклюжую комолую голову, начала пить. Теленок, сонно вздрагивая, жался к материнскому боку, капризно сучил тонкими, как прутики, ногами… Видно, что-то спугнуло зверей с ночлега.
Посередине реки плеснула рыба. Лосиха мгновенно подняла голову, замерла. Стало слышно, как с ее морды падает звонкая капель. Потом лизнула теленка, ласково толкнула его вперед и ушла, высоко, словно в танце, поднимая ноги…
Лена вылезла из-за куста и нарочно громко ударила косарем по тальнику… Лес проснулся, откликнувшись эхом. Страх прошёл.
Полночи таскала девочка тяжелые прутья и неумело, но усердно чинила плетень. Потом лопатой и граблями поправила гряды, окопала каждый уцелевший кустик рассады. Подумала, что надо бы полить огород, но сон неожиданно взял ее мягкими лапами за глаза и плечи и уложил в теплую борозду на кучу увядших сорняков… Засыпая, Лена подумала: «Добрая, хорошая тетя Нюра, всегда, всегда буду ее слушаться», — и все исчезло… Над огородом и домами деревни разлились неуверенные, выжидающие краски летнего рассвета.
Теплые, ласковые руки подняли с земли Ленину голову.
— Ах ты работница моя, умаялась, сердешная… Нонна, поди-ка сюда, смотри, как Ленушка-то наша за ночь все обиходила! — позвал голос тети Нюры.
Еще не совсем проснувшись, Лена поняла, что ею довольны и никто уже не скажет, что она ничего не умеет делать.
Лена вспомнила ночь, спящий лес и лосиху и почувствовала себя настоящим героем. Вот бы в детдоме рассказать! Да ведь не поверят…
Тело болело и не слушалось, но Лена храбро умылась и села завтракать вместе со всеми. С глазами делалось непонятное: они никак не хотела видеть вещи такими, как они есть. Все росло, сплющивалось, закрывалось странной серой пеленой… Лена не помнила, как тетя Нюра отнесла ее на кровать и заботливо прикрыла платком от мух.
Лесная речка Выть никуда не спешила. Ее не манили дальние страны. Родившись в мшистом болотном роднике, она и дальше петляла по таким же мшарам и перелескам, иной раз почти сворачиваясь в кольцо. Возле Сосновки Выть широкой дугой огибала длинную песчаную косу. Росли на косе ядовитый желто-зеленый молочай да пахучий белый донник. В темной, неторопливой воде цвел возле берега метельчатый сусак и роилась рыбья мелюзга. Вроде бы ничего интересного. Но ребятишки Сосновки целыми днями толклись на косе. Дело в том, что коса на всю зиму снабжала деревню дровами.