Ребята оказались в знакомом дворе. На асфальте возле дверей еще видны «классики» — их нарисовали когда-то масляной краской, так и остались. А на гимнастической площадке горой свалены кровати и рядом сарай стоит незнакомый. Возле забора за сараем огромная гора дров. Самых лучших «досточек», какие редко доставались ребятам на лесопилке, — охранники продавали их на базаре.
— Ой, сколько тут! — тихонько ахнула Наташа. — Хоть каждый день брать — все равно незаметно будет, верно?..
— Бери и не разговаривай! — оборвал ее Селим.
Они с Алей начали класть дрова в корзины, а Слава стоял и смотрел на груду кроватей, точно и забыл, зачем сюда пришел.
— Ты что, до завтра так будешь стоять? — тряхнул его за плечи Селим.
— Нет… Я пойду… Я на берег лучше… — Слава попытался скинуть с плеч его руки.
— Что?! Ах ты мазила! Он пойдет, а потом на нас же ябедничать, да?!
Наташа поняла — сейчас Селим будет бить Славу.
— Не трогай его, не трогай! — Она всем телом повисла на руке Селима.
— Ну, работнички, чего не поделили? — раздался совсем близко спокойный низкий голос.
Наташа даже не успела ничего понять — Селим вырвался и исчез. Аля тихонько отодвинулась за угол сарая и тоже скрылась. Только они со Славой стояли возле кучи дров, а напротив дядька в халате и на костылях. Лицо у него было широкое, с добрыми, толстыми губами, но глаза такие, что Наташа попятилась, жалко махнула рукой:
— Мы же немного… Мы больше не будем! Отпустите нас, дяденька!
— Да я и не держу, бегите. Мне все одно за вами не угнаться. Видите, нога-то какая…
Вместо ноги у него действительно болталась толстая, неуклюжая культя. Наташа сразу-то и не заметила.
— Только как же это вам совесть позволила у раненых бойцов добро воровать, а?
Слава резко выпрямился и замер, а Наташе хотелось одного — чуда. Любого. Пусть провалится земля, пусть рухнет на нее дерево, пусть… все, что угодно. Только бы не слышать, что это она, Наташа, обокрала раненых!
— Ладно, ребята. Садитесь, да потолкуем маленько, в ногах все одно правды нет, — совсем другим голосом, тихим и очень грустным, сказал боец.
Они втроем присели на дрова.
— Ты вот, я смотрю, совсем как моя Иришка — беленькая да темнобровая. И батька у тебя, поди, на фронте, а?
— На фронте… — чуть слышно ответила Наташа.
— А мать на работе и ты целый день одна, ведь так?
— Так…
— А раз так, как ты должна жить?
— Не знаю…
— А что ж тут не знать? Дело простое. Надо, чтобы все по правде было — и только. У тебя и у меня все одно. Если я с передовой не убегу, если ты мать не обманешь и чужого не возьмешь — тут немцу-то и конец! Пришибет его правда. А что было бы, если отцу твоему написать, что ты у раненых дрова воровала а? Или твоему? — повернулся он к Славе.
Слава дико посмотрел на него, вскочил и вдруг со всех ног бросился к забору, нелепо размахивая руками, — он всегда так бегал из-за хромоты.
— Что это с ним? — встревоженно спросил боец. Приподнялся, позвал: — Эй, малец, вернись!
— Не вернется он, — вздохнула Наташа. — Это он из-за отца. Вы про отца его сказали, что он на фронте… вот он и убежал. Отец-то у него дома, на базаре торгует.
— Вот оно что… — протянул боец и совсем уж по-доброму посмотрел на Наташу. — А живете-то вы далече?
— Нет, близко. Вон там, где дом с красной крышей. Видите?
Боец посмотрел, подумал о чем-то, наматывая на палец травинку. Наташа вдруг увидела, сколько на его лице морщин — глубоких, темных, и глаза совсем не злые и не страшные — просто усталые и даже немножко похожи на папины.
— Вы вот что, ребята… — заговорил он снова. — Чем тайком сюда лазать, приходите миром, в гости. Нам ведь тоже скучно, а есть, кто и вовсе двигаться не может… Доброе дело можете сделать, а? Меня Сидором Михайловичем зовут, из пятой палаты. Спросите — вас и проводят. Ну как, по рукам?
Наташа кивнула, поднялась.
Он вдруг нахмурился, вздохнул:
— А ведь дровишек-то, поди, вовсе нет? Ладно. Возьми, что собрала. Не стесняйся, это же не тайком, это я тебе дарю от нашего имени вроде как на будущее. Так можно. Чтобы не забыла и пришла. И того мальца приведи. Обязательно, слышишь?
Наташа подняла корзину, привычно перегнувшись — так было легче нести, обернулась на странного этого человека и опять не узнала его лица. Показалось, что он плачет. Но с чего бы?
Тая встретила Наташу недовольным ворчанием:
— Тебя только за смертью посылать! Хорошо, что у меня с вечера дрова оставались… Ладно уж, идем обедать.