Переглянувшись, Селим и Светлана отступили в сторону, и ребята прошли во двор.
— Эх, дурак, ослиная башка! — выругался Селим. — Ну что бы мне пойти со всеми, тоже бы не с пустыми руками пришел…
— Отними гостинцы у Альки — вот тебе и деньги, — посоветовала Светлана. — Я видела, что она сахар пронесла… Хочешь, так мне продай, я куплю.
Селим покачал головой:
— Теперь не отнимешь, она домой ушла.
Светлана оглянулась по сторонам, нагнулась к его уху, звякнув янтарями.
— Хочешь, я тебе помогу денег достать? Есть тут один человек, мы на базаре встречаемся, он может дать… Только отработать придется потом.
— Как отработать?
— Он скажет сам. Пошли?
— Ладно.
…Слава вошел в низкую комнату, загроможденную мебелью. Казалось, вещи совсем вытеснили отсюда людей. На окнах топорщились тяжелые накрахмаленные занавески, в углу около киота теплилась лампада. Сыто мурлыкал толстый серый кот на диване.
Мать лепила пирожки, щедро накладывая ложкой мясо на одинаковые кружки.
— Пришел, шалопутник! Где пропадал-то?
Слава молча положил на стол сахар, печенье, конфеты и белые сухари.
— Возьми. Нам в госпитале раненые дали за концерт…
— Ишь ты! — подобрела мать. — Кормят их там, видно, на убой, ежели таким добром зря бросаются… Поди, остальные-то ребята что получше себе забрали. Ты ведь у нас дурачок, знаю я, тебе что ни дай, все хорошо. Пойду к Ивановым, посмотрю…
Слава невольно поднял руку, словно хотел удержать мать, но ничего не сказал. Знал, что бесполезно.
Клавдия Власовна вернулась злая, молча швырнула на стул доску с готовыми пирожками.
— Надрала бы я косы этой Тайке, да рук марать неохота! Ишь гордячка какая выискалась! «Идите, говорит, свои барыши считать, а сюда вам нечего соваться!» Я вот скажу Серафиме-то, какую она змею пригрела, — ворчала женщина, снова занявшись пирожками.
Слава сидел на диване и дразнил кота. Мать повернулась к нему:
— Слышь ты, ежели опять пойдете, возьми авоську да бери все, что дают. А с отцом уж я сама поговорю, отпустит…
— Никуда я не пойду больше, и не рассчитывай! — крикнул Слава и выскочил из комнаты на полсекунды раньше того, как ему в спину полетела тяжелая толкуша.
На дворе пригрелись на солнышке старушки. Тощая, остроносая Климовна скрипела по-вещуньи:
— И сказано в книге той: «Придет великая смута и разоренье. Семью потами кровавыми обольется земля, а после того придет некто светел и тих, имя же ему будет Михаил…»
Скучные разговоры вели старушонки, не стоило слушать их. Слава пошел наверх, к Тае и Наташе.
Тая, на правах хозяйки, пригласила его пить чай с картофельными блинами — дранками. В комнате у них было чисто и очень светло.
— Ну как, обошлось? — спросила Тая.
— Обошлось, — нехотя ответил Слава: не было настроения говорить о домашних делах. — А где все?
— Любовь Ивановна с Олегом гулять пошла, Витюшка спит, — пояснила Тая. — У нас уже три дня тишина. Компания-то, в которую Любовь наша все в гости ходила, разъехалась… Да, ты не знаешь, откуда у Селима деньги? Сейчас я на базар за молоком бегала и видела его, он сахар покупал… И Светланка ваша там вертится.
— Наверное, она и дала. У нее деньги всегда есть, — ответил Слава.
— Странно… — засомневалась Тая. — С чего бы это ей? У Светки вашей и снега из-под окна не выпросишь, а тут деньги… И знаешь, с ним еще человек разговаривал, я видела, очень уж нехороший — Радька с «михинского».
— Радька? Это у которого нос сломанный?
— Ну да. Он же ведь в тюрьме сидел, да? Я слышала, так говорили… И наверняка это он и дал денег Селиму.
— Пропадет с ним Селим, — задумчиво сказал Слава. — А может, матери его сказать? Как ты думаешь?
— Ты же знаешь, что это бесполезно, — пожала плечами Тая, — он ее в грош не ставит. Вот если бы отец у него был!
— Отец… — протянул Слава, и оба смолкли, задумались — каждый о своем.
Вечером тихая жизнь двора нарушилась двумя происшествиями. Во-первых, Олег вернулся один и доложил, что «мама ушла с каким-то дядей». Это стало известно на дворе, и кумушки пуще прежнего зачесали языками.
Немного позднее появился пьяный Селим. Рубашка на нем висела клочьями. Дойдя до середины двора, он начал разбрасывать слипшиеся леденцы и сахар.
— Берите! Слышите, все берите! Мне не жалко… Еще принесу… — бормотал он бессвязно.
Мать Селима — высокая, худая татарка — едва увела его со двора.
Женщины ахали:
— Такой шпингалет и уже пьяный! Что дальше-то будет…
Светлана вместе со всеми наблюдала за Селимом и тихонько поглаживала пальцами новые часы на руке.