«Каждый за себя и все против одного» — вот чем жили люди на базаре, так жил ее отец, и так собиралась жить она сама.
Судьба других людей Светлану не интересовала.
Осень пришла слишком рано. Казалось, еще и не убрано ничего и думать не хочется о зиме, а уже вечерами под ярким холодным светом приблизившихся звезд травы никли от осенней, бесплодной росы. От земли пахло не цветами, а прелью, и деревья тронула желтизна.
Прошли дожди — осенние, долгие, с пузырями на лужах, — а потом грянули грибы. Находили их там, где и быть-то им не положено — даже вдоль дорог у корней старых, «екатерининских» берез.
Грибами пропах весь дом. За окнами ветер качал на нитках маслята, в печах сушились на лучинках белые. По утрам бабки шепотом считали лучины — все ли целы. От кислого грибного духа некуда было деваться, но никто те жаловался, все знали: зима впереди трудная.
По грибы ходили старики да ребята, — и это дело легло на их плечи. Обычно добирались куда подальше, с ночевой.
Слава собрался первым. Мать положила на стол большой кусок хлеба и два желтых, печеных яйца. Хлеб он взял — знал, что остальные ничего не захватят из дому; яйца оставил: на всех мало, а одному не для чего.
До пристани было далеко. Тропка петляла между потрескавшихся каменных плит так и не выстроенной набережной. Гремучие стебли зрелой белены пахли дурманом; тихая Волга цвела у берега, и тянулись по воздуху паутинные нити — «лето седело»…
Парохода не было. Но никого это не беспокоило. Был он старый, широкий, как утка, с неповоротливыми колесами, и часто садился на мель. Видно, и сейчас где-то сидел… На пристани многие ждали сутками. Устроились, обжились. Какая-то баба развешивала пеленки на перилах; другая продавала соль гранеными скупыми стопками; еще одна порезала на четвертинки молодые подсолнухи и разложила на платке. На солнце от них сытно пахло постным маслом.
— Ой, подсолнушки! Как хочется! — просительно глядя на Таю, протянула Наташа.
— Обойдешься. Соли-то взял? — спросила Тая у Славы.
— Не-е… Не дала она.
— Вот черт! Купить, так и на дорогу не станет… — Тая задумалась. — А, ладно! — махнула она рукой, — Куплю уж соли, а там что-нибудь придумаем!
Она последней подбежала к торговке, и та высыпала ей в платок стопку серого, мокрого «бузуна». Соль эту с начала войны добывали на древних заброшенных варницах у соляных озер.
— Иде-е-ет! — донеслось с берега. Там мальчишки влезли на штабель бревен.
— Должно, у Чернопенья сидел, завсегда там садится, — сказала баба с подсолнухами и начала собирать пожитки.
Пароход плелся вдоль берега, завалившись на левый борт, и по-стариковски вздыхал. Подойдя к пристани, долго тыкался о сваи. А потом по узким сходням потянулись грибники с полными корзинами. У каждого сверху березовый веник. Грибов поменьше — веник погуще. Такому кричали: «Дай попариться!» С двух сторон уже кипела, ругалась, потела от волнения новая очередь с пустыми корзинами.
— Слышь, Славка, с кормы прыгнуть — ничего такого… Я смотрела, — тихонько сказала Тая, — Мы переберемся. Наташке поможем. А что? Никто и не заметит…
На корме перильца кончались, — широкая и низкая, она вплотную подходила к пристани. Между ней и пристанью билась темная от мазута вода.
Тая первой перелезла через перила, на секунду глянула вниз, на воду, передернула плечами — упадешь, ведь и вынырнуть некуда, — прыгнула и оказалась на корме. Наташу Слава почти передал ей, а потом не спеша перебрался и сам. На сходнях творилось такое, что до них все равно никому не было дела…
Ребята удобно устроились на теплых досках, поставили корзины. Теперь до самой троицы можно лежать, глядя на белый бурун пены за кормой, и мечтать о том, что найдешь одни белые, ну, может быть, еще совсем немного подосиновиков, они тоже хорошие грибы.
Лес начинался за брошенной церковью. Стояла она над Волгой у самой кромки обрыва, перевитого поверху корнями старых лип. Две из них еще держались, а другие давно уже мертво свисали вдоль обрыва, и вместо листьев зеленил их ветви ползучий луговой чай да ежевика.
Бывало, что грибники, из тех, кто посмелее, ночевали в крытой галерее у церковного входа, но обычно там жили только ласточки и летучие мыши.
Прямо за сломанной церковной оградой вставал сосновый бор, насквозь просвеченный солнцем. Ребята, не останавливаясь, вошли в него. Пахло смолой и гнилыми шишками. Из-под них и земли не было видно, только кое-где пробивались мохнатые стебли одуванчиков-ястребинок.
Слава тронул Наташу за рукав: