— Вы никогда грибов не собирали, да? — спросила Наташа.
— Нет… Это, знаете ли, не мой профиль.
— О… — Наташа преисполнилась уважения к такому важному слову, — А как вас зовут, где вы живете?
Тая дернула ее за рукав — неудобно так приставать к незнакомому человеку, — но он только улыбнулся.
— Вениамин Алексеевич Усольцев. А живу я… как бы это сказать? Живу я пока что в церкви. Знаете, там, над обрывом? Ничего, удобно и никто не мешает. Вот только ушаны… Но если не разжигать большого огня, они не прилетают. Я с удовольствием пригласил бы вас в гости, да, жаль, угостить мне вас нечем.
— А нас не надо угощать, обойдемся. Мы так просто придем, можно? — спросила Тая, — Все равно нам в лесу ночевать… Только грибов надо успеть набрать на суп да вон овцу домой отвести.
— О, если так, то пожалуйста! — Вениамин Алексеевич явно был очень доволен. — А я только что хотел спросить, почему за вами следует это животное?
— От стада отбилась, видно, — объяснила Тая, — мы ее в лесу нашли.
— Так, так, понятно…
Ребята занялись сбором грибов. Горизонт обложили тучи, и потому темнело быстро. Грибы находили почти на ощупь, по запаху, но было их так много, что дело все равно двигалось быстро. Складывали их в одну корзинку — Тайну.
Вениамин Алексеевич тоже пытался помочь, но находил больше что-то странное: все тот же чешуйчатый «петров крест» возле корня лещины, какую-то немыслимую желтую поганку на дрожащем тонком стебельке, мокрое осиное гнездо.
Последние грибы бросали в корзинку уж вовсе не глядя. Стемнело.
К Волге выходили на шум — долго звал через кусты гудок парохода, потом прошла моторка, а еще чуть попозже тяжело проплелся против течения буксир.
В сосняке стала заметной и тропа, а за ней ярко забелела церковь. По пояс в речном вечернем тумане она казалась нарядной и новой.
Вениамин Алексеевич привел ребят в свое жилье. Под навесом, отгороженная старыми фанерными щитами, таилась комнатка. Там даже был очаг из кирпичей и постель из лапника и сена.
Узнав, что у ребят есть соль, он совсем обрадовался:
— Так это же богатство! Можно оставить на суп, а остальное поменять в деревне на картошку. Пока у меня были некоторые ценности, я ходил, меня там знают. А кроме того, если мы вернем владельцам овцу, они тоже могут что-нибудь дать за это…
Не отвечая, Тая осмотрела нелепое жилье, покачала головой:
— Чудно это как-то… Говорите вы как ученый, наверное, и специальность у вас есть, что ж вам в городе жилья не дали?
Очки на носу Вениамина Алексеевича как-то странно вздрогнули.
— Видите ли… я сам… сам не хочу… не могу… В Смоленске осталась моя семья… под развалинами… все… Если бы дом не рухнул…
— Не надо, не вспоминайте! — Тая схватила его за руку. — Дура я, еще расспрашивать вздумала… Простите меня!
Он неловко погладил ее по голове:
— Ладно. Это пройдет… Так как же насчет обмена — сходим в деревню?
За картошкой с Вениамином Алексеевичем пошел Слава, а девочки остались чистить грибы. В пустой церкви гулко тыркал сверчок, иногда с легким шорохом что-то рушилось, текло по стене.
— Как ты думаешь, там есть кто-нибудь? — шепотом спросила Наташа. — Слышишь, шуршит?
— Кому там быть? Мыши одни да птицы, — не прислушиваясь, ответила Тая; мысли ее опять ушли далеко.
Наташа больше не спрашивала. Огонь между кирпичей разгорелся, и она успокоилась — он словно отгородил ее и Таю от всего страшного.
Вода медленно булькала, закипала в котелке.
— Никак, и наши купцы идут? — прислушалась Тая.
«Купцы» принесли картошку, затверделые перья осеннего спелого лука и кружку парного «вечерошнего» молока в Славиной манерке.
— Неужели это все за соль дали? — удивилась Тая.
— Да нет… Это за то, что овцу привели, — ответил Слава.
Суп получился густой, душистый, ели его сколько влезет.
Славин хлеб аккуратно поделили на всех. Вениамин Алексеевич больше не вспоминал о прошлом.
…На рассвете Тая подняла всех — пора было идти к пароходу. Слава долго не выпускал руку Вениамина Алексеевича:
— Мы вернемся, скоро вернемся… И вы к нам приходите, ладно?
Вениамин Алексеевич кивал и плотнее надвигал очки, чтобы ребята не видели его глаз. Он лишь на несколько минут забыл о прошлом, в тот вечер, а теперь оно вновь стало рядом, один на один с немолодым, смертельно усталым человеком.
Вместе с первыми заморозками приблизился фронт. Бои шли под Москвой. Уже не раз бомбили соседний город, а их, видимо, просто не считали достаточно важным объектом.