Тая локтями и плечами пихала в чьи-то мягкие бока, кому-то наступила на ногу… Любовь Ивановна шла следом. Женщины шипели:
— Принесла нелегкая нечистого духа!
В комнате, на стареньком диване, лежала Серафима Васильевна. Тело ее вытянулось, потеряло живую упругость. Лицо белое.
— «Скорую помощь» вызвали? — спросила Тая у Клавы Смолкиной, что-то делавшей у наскоро принесенного образа Христа-спасителя.
— Чего уж там «скорую помощь»! Слепому видно — отмаялась, мученица. Как это похоронную-то принесли…
Но Тая, не слушая, уже кинулась к двери. Бешено сверкнула глазами на Любовь Ивановну.
— И этого не сумели!!
— Не беги, Тая, сейчас приедут. Я вызвал, — сказал спокойный мужской голос.
Тая обернулась. В дверях, опираясь на палку, стоял Сидор Михайлович.
— Как вы здесь очутились? — удивилась Тая.
— Да я теперь где угодно могу… кроме фронта. Вчистую вышел…
Тая почти не слушала, что он говорит. Она видела только белое с синевой лицо Серафимы Васильевны, и в голове монотонно повторялись одни и те же слова: «Как же Наташа… как же Наташа…»
Во двор въехала «скорая помощь».
Под сочувственные охи и ахи Серафиму Васильевну увезли в больницу.
И только тогда примчалась Наташа — ей все-таки кто-то сказал о случившемся. Серые глаза в густых черных ресницах стали огромными, косички выбились из-под платка.
— Таечка… правда?!
— Да, Натка…
Наташа мгновенно потускнела, сникла. Как чужая, села на краешек стула у стены.
«До последней минуты надеялась», — грустно подумала Тая. И только тут вспомнила про Сидора Михайловича. Он как присел возле двери, так и сидел, вытянув натруженную протезом ногу.
— Ой, простите… Я ведь так и не поняла толком. Вас выписали, да? — спросила Тая.
— Точно. Выписали, — кивнул он и невесело усмехнулся: — В белый свет. Работу, конечно, найду, руки-то остались, а жить не все ли равно где…
— Нет, не все равно! И мы придумаем, должны придумать… — Глаза у Таи знакомо сузились, — А что, если у нас на кухне? Там тепло и места много. А пользуемся мы ею когда? Раз в году… А, Сидор Михайлович? Как вы?
Он смотрел на нее странно, какими-то почти неверящими глазами.
— Господи, и кто ее родил такую? — спросил как бы сам себя, но тут Hie уже спокойно, деловито ответил: — Оно бы куда как добро, привык ведь я к вам, но жилье мне уже нашлось. На «михинском» жить буду, тоже рядом… Тебе, может, помочь что надо?
Тая старалась говорить бодро, что-то все время делала и была очень рада приходу Сидора Михайловича. Все-таки это хоть как-то отвлекало Наташу. Впрочем, может, она и не замечала ничего — так и сидела в углу серым комочком.
В городок прибыли новые беженцы, совсем не похожие на тех, что были до сих пор. Люди уже повидали всякого, привыкли к горю и нужде, научились отличать и тех, кто лишь прикрывался этой нуждой… А тут и выбирать было не из кого: все голые, все голодные.
Никто не знал, какими сложными путями почти год добирались до маленького приволжского городка разноязыкие люди, согнанные с родной земли еще в первые дни войны.
Были среди них украинцы, поляки, евреи, но сейчас все они стали на одно лицо — невиданно худые, с особым, словно раз навсегда остановленным взглядом… Они как-то стихийно разбрелись по улицам, отыскивая себе углы, и так жалок был их вид, что люди уступали последнее. Когда власти спохватились, устраивать было уже некого — город всосал и эту каплю горя.
На «самохваловский» двор забрела большая, многодетная семья. Может, женщины и поколебались бы еще, но всех их поразила седая костлявая старуха, которая на ходу грызла сырую картофелину, прямо с шелухой, лишь чуть потерев ее о засаленный рукав кофты… И еще носатая черная девчонка, равнодушно волочившая по мерзлой земле огромные галоши на босых ногах… Даже без споров их пустили в кухню. Звали этих людей Зацы. А девочка носила странное, непривычное имя — Гитля.
Тая и тут первой организовала по дому сбор добровольных пожертвований. Заставила и Наташу ходить с собой по квартирам. Тае все казалось, что, если ее оставить одну, случится беда.
Наташа покорно носила за нею какие-то нелепые, неизвестно на что нужные вещи: желтый от старости корсет, половину пестрой шали, кучу ношеных чулок… Но Зацы всему радовались и за все благодарили долго и шумно. А тут еще выяснилось, что люди-то они очень нужные — портные-лицовщики. Все ахнули, когда старик Зац из старого, латаного жакета Любови Ивановны «построил» для Таи прямо-таки красивое пальто… Скоро на кухне отбоя не стало от заказов.