Галки кружились, кричали в стылом небе, откуда так и не упала ни одна бомба.
Тая стучала ботинками-«хлопалками» следом за Сидором Михайловичем.
На душе было тоскливо. Все он сказал верно: не то они придумали. Но как же тогда быть? Неужели концертов не будет?
Слава шел чуть впереди, и было странно, что оба они — взрослый и мальчик — хромают на одну ногу. Еще тоскливее делалось от этой медленной, убогой поступи.
Наташа шла последней и давила ногой хрупкий, подтаявший ледок.
— Ты что это затосковала? — спросил вдруг Таю Сидор Михайлович. — Думаешь, и выхода нет? Найдется, не беспокойся! Сказали бы мне прежде сами, не пришлось бы и на базар ходить, пропади он пропадом! Ты мне верь, я зря не скажу! — Он остановился и заглянул Тае в глаза.
Она улыбнулась, кивнула:
— Я верю.
Наташа прыгала по лестнице через ступеньку — раз-два, раз-два! Настроение чудесное! Мама скоро выздоровеет — сегодня сама вышла в коридор. Правда, Наташа не сразу узнала ее — стоит какая-то худая женщина в сером байковом халате… Лицо бледное, и на нем точно бы и нет ничего, кроме огромных глаз. Но глаза-то знакомые, мамины!
Она сначала пожалела мать, а потом как-то очень быстро привыкла к ее теперешнему облику — все равно это мама. Живая и скоро будет совсем здоровой.
Наверное, поэтому и день такой хороший — солнечный. Небольшой морозец, только чуть-чуть щиплет нос. На кустах сирени под окнами дома возятся воробьи — тоже солнцу радуются. «Живем, живем!» — пищат, дерутся на карнизе из-за прошлогодних гнезд.
Наташа и сама не знала, откуда пришла к ней эта мысль, но она верила в нее и совершенно точно видела, как все произойдет… Сейчас она откроет дверь, и ей навстречу вместо Таи или Любови Ивановны выйдет отец. Такой же, как мама, — бледный, осунувшийся, может быть, с костылями.
«Вот, дочка, и свиделись, здравствуй! — скажет он. — Рано меня хоронить-то собрались, рано…»
Что произойдет дальше, Наташа не видела. Знала — будет счастье. Такое ослепительное, что представить его заранее невозможно…
Обоими кулаками постучала в дверь. Открыли не сразу. Наконец замок щелкнул. В светлом проеме, придерживая рукой шелковый халат, с которого давно отлетели все пуговицы, стояла Любовь Ивановна. Голова в бумажных рожках, на щеке — красное пятно. Спала, видно, как обычно.
Наташа поняла — чудо не произойдет… Мир померк, словно кто-то выключил невидимую волшебную лампу, делавшую его прекрасным.
— Что стоишь в дверях? Холодно ведь, — проворчала Любовь Ивановна.
Наташа молча прошла в комнату, швырнула на стол сетку-«авоську». Стала снимать пальто — оборвалась вешалка, она положила его кое-как на стул… Теперь все равно.
Любовь Ивановна нехотя листала трепаную книгу без конца и начала. Страницы у нее словно мыши объели, углы так засалены, что к ним липнут пальцы.
Книга эта, взятая «на один денек», уже с неделю валялась то на столе, то на диване. Любовь Ивановна никак не могла дочитать ее.
— Тая дома? — спросила Наташа.
— Нет, ушла куда-то… В кухне суп тебе оставлен, в духовке, ешь…
— Потом. Не хочется.
Наташа слонялась из угла в угол, не находя себе места. Так было обидно, что солнце и счастливые воробьи обманули ее.
За дверью послышались неторопливые, уверенные шаги. Кто-то постучал. Любовь Ивановна метнулась в другую комнату:
— Если мужчина, меня нет дома!
Наташа пошла открывать.
На пороге стояла маленькая, кругленькая старушка в шубке и шапочке, которые были в моде лет сорок тому назад, — Марья Сергеевна, учительница Олега.
Слегка вперевалочку вошла в комнату, осмотрелась. Глаз почти не видно среди припухших век, щеки отвисли от старости. В школе зовут ее «Булькой», но не со зла, а просто потому, что так принято — всем давать прозвища.
Учительница расстегнула пальто, сняла шапочку. Короткие волосы под ней ровного серебристого цвета, без единого темного волоска. Такими они стали в восемнадцать лет — никто не знает почему, — такими остались и в шестьдесят.
— Ты что ж, девица, вешалку-то не пришьешь? — вместо приветствия сказала она Наташе.
Девочка не удивилась — Марья Сергеевна всегда такая-то пальто свое подобрала и унесла в другую комнату.
— Это к вам, Любовь Ивановна, — шепнула постоялке. — Наверное, Олег чего-то натворил.
Любовь Ивановна скинула халат, кое-как натянула первое попавшееся платье, на волосы повязала косынку, шаркнула помадой по губам — готова.