Провалялся я по людским меркам не так уж и долго — пять дней. И все потому, что лечили меня кранки. У людских лекарей я бы просто умер. Это были прекрасные пять дней. Естественно, потому, что за мной ухаживала моя Эмрэн, правда, и госпожа Тимарэт ей помогала. Я чувствовал себя раненым героем и с полным удовольствием страдал. Видимо, в этих новомодных романах о благородных рыцарях и прекрасных дамах не все заведомое вранье. Хотя чувствительность оных иногда набивает мне оскомину. Единственное, что мучило меня тогда, так это то, что рану я получил в спину. Хоть и не на поле боя, но все равно неловко. И еще я не знал, кому мстить. Ладно, вернусь к тогдашним событиям. Как только я стал способен ехать в повозке, мой господин отправил меня и госпожу Эмрэн в Шаннит под опеку господина Шанфелласа. С нами он отправил письмо государю Араэну, которое я должен был передать ему в собственные руки, как только окончательно оправлюсь и смогу поехать с Шанфелласом в Ильвенну.
XXI. ОРАКУЛ
…и, шагнув, оказалась в нигде. Вокруг была полнейшая темнота и тишина, поглощавшая даже звуки ее дыхания и биения сердца. На мгновение Зимарун забеспокоилась, как же она будет говорить, когда ничего не слышно. Ощущение пространства тоже исчезло, как и чувство направления. Не было понятно, где "впереди", где "позади", единственной точкой привязки осталось "внизу" — под ногами, вроде, был пол. Но когда она наклонилась, чтобы потрогать его рукой, не ощутила ничего. Непонятно было и то, есть ли у этого места границы — с одинаковой вероятностью можно было представить, что это огромное незамкнутое пространство или наоборот, все сближающиеся и грозящие задавить стены. Зимарун даже не знала, существует ли она сама. И где тут искать того, к кому она пришла со своими мольбами и вопросами?
— Да тут я, — раздался голос. Он был везде, даже в самой Зимарун. Очень похоже на молчаливые разговоры в день Луэт-лунн, но голос был окрашен, его даже можно было бы потом узнать.
— Навряд ли, — отозвался тот же голос с едва уловимой насмешкой.
— Почему? — растерянно спросила Зимарун.
— Ну, хотя бы потому, что ты слышишь мужской голос. Другие слышали женский, старческий — какой угодно.
— А ты где?
— А везде.
— Но где? Тут ничего не поймешь…
— А это я и есть. Тут все я.
Короткое молчание.
— И я в тебе?
— Пожалуй. Или я в тебе. Не все ли равно? Главное, что я вижу тебя насквозь. Это важно. Словами не всегда правильно выразишь то, о чем хочешь спросить или попросить.
Зимарун стало неуютно и стыдно. Как будто при всех раздели догола.
— А чего стыдиться? Я же никому не скажу.
— Да нет… К тебе ведь приходят с действительно важным…
— Ко мне приходят с тем, что считают важным. А, главное, с сильными страстями. Жажда власти. Месть. Жажда подвига. Жертвы. Любовь. Горе. Все, что угодно. Для каждого важно свое и все равноправно.
— Ты действительно можешь все?
— Да. Но все — при условии. За все надо платить. Я ведь только держу нити. А узор выкладываете вы сами. Ну, говори.
— Ты ведь и сам знаешь…
— Ну, я за века так привык к вам, людям, что и мне стало свойственно некое любопытство. Мне любопытно, как ты сама это выразишь.
— Значит, ты — не человек?
— Нет.
— Ты бог?
— Нет. Я Оракул.
— Но кто ты?
— Оракул я. Оракул. Вот и все. Ты не тяни, не юли, говори давай.
— Я… я хочу знать судьбу Эмрэга-кранки. И еще я хочу, чтобы он был счастлив, чтобы он меня любил, чтобы ему все удалось. Чтобы в Дзайалане был мир, чтобы… в общем, это все.
— Многовато "чтобы", для того, чтобы выполнить все.
— Ты же сказал, что все можешь.
— Я сказал, что при условии. Нитей много, но каждое "чтобы" отрезает сразу несколько нитей. Узор становится определенным, но изменить его все труднее. Подумай сама — если он станет любить тебя, то он перестанет любить Лайин. Будет ли он тогда счастлив, женившись на ней?