В дверь покоя просунулась голова Иржи.
– Государыня, постель для тебя постелена.
– Вот что, Конрад, – вспомнив, спохватилась Предслава. – И ты, Иржи, послушай такожде. Что у вас в Оломоуце со стражей творится? Сюда шла, ни единого человека оружного не видала. Немедля охрану дворца и крепости нарядите! И чтоб не спали никоторые! Войну проспите так!
Сказала эти слова вдовая королева и поспешила выйти из покоя, оставив Конрада сидеть в одиночестве на кленовом стульчике. До полуночи сидел юноша, смотрел на огонь, размышлял о материных словах. А утром пришёл он к ней в палату и объявил:
– Матушка! Согласен я. Женюсь на Матильде.
Нелегко далось ему это решение. Он крепился, стискивал уста, но всё же не выдержал и разрыдался, бросившись Предславе на грудь.
Холопку Яну отослали в деревню. Вскоре вдовая королева узнала, что девушка с горя утопилась в моравском омуте.
«Что ж я с нею не поговорила даже! – кляла себя Предслава. – О сыне, о державе подумала, а о простой жизни человечьей – нет! Да как же так можно!»
Она стояла на коленях в дворцовом костёле, обливалась слезами и умоляла Богородицу заступиться за несчастную самоубийцу и за своего сына, невольно ставшего причиной гибели этой юной красавицы.
На душе было горько и тоскливо.
Глава 73
Отряд угорских вершников вынырнул из прохлады зелёного букового леса и рысью проскакал вдоль густо поросшего васильками и одуванчиками прибрежного луга. За плечом у каждого из воинов виднелись лук и колчан со стрелами. Облачены угры были в лёгкие кожаные доспехи и юшманы, на поясах у них висели сабли в узорчатых ножнах. Под солнцем поблёскивали серебряные уздечки и шпоры. В левой руке на локте всадники держали обшитые кожей маленькие круглые щиты.
Предслава и Конрад с заборола стены смотрели, как густеют угорские ряды. Триста всадников привёл к Оломоуцу старый знакомец вдовой королевы – князь Айтонь. В стране мадьяр после смерти короля Иштвана начались смуты, и Айтонь вынужден был покинуть плодородную долину Мароша. Увёл он своих верных ратников из угорских пределов и попросился на службу к сыну Предславы.
Конрад и его мать были рады: добрые умелые воины всегда пригодятся в Моравии. Да и Бржетислав в Праге теперь призадумается: стоит ли притеснять осильневших родичей.
Седоусый угорский князь, облачённый в нарядный красный жупан с золотистой прошвой и серебряными пуговицами, в заломленной набекрень шапке с пером, звеня боднями, бодрым шагом поднимается на заборол. Длинная харалужная сабля, вложенная в ножны, за малым не достаёт до широких каменных ступеней винтовой лестницы.
Конрад, в зелёном кунтуше и куньей шапке с опушкой, идёт ему навстречу. Оба князя обнимаются, Айтонь смотрит на молодого моравского владетеля с изумлённой улыбкой.
– Большой стал ты, князь Конрад. Я помню тебя совсем мальцом. Тогда ты приезжал с матерью в гости ко мне в Арад.
Предслава вслед за сыном приветствовала бывалого воина.
После была обильная трапеза, а затем они сидели втроём в горнице дворца, и Айтонь, с трудом скрывая негодование и горечь, хриплым голосом рассказывал:
– У короля Иштвана не оказалось прямых наследников. Его единственный сын Имре несколько лет назад погиб на охоте в Трансильвании. Был у Иштвана двоюродный брат Вазул, но по королевскому приказу в уши ему влили расплавленный свинец, а глаза выжгли раскалённой добела железной рогатиной. У Вазула остались три сына – Бела, Левента и Андраш. Все они ныне в бегах, один – в Польше, двое других – на Руси. Никого из них не хотел король видеть своим наследником. Умирая, он завещал угорский престол своему племяннику Петеру, сыну своей сестры, бывшей замужем за Орсеоло, дожем Венеции. И вот золотую корону мадьяр воздел на чело чужеземец. Окружил он себя одними рычащими швабами и тараторящими итальянцами. Народ не захотел терпеть такого правителя и зароптал. Случилось восстание, люди отвергли Христа и стали возводить в долинах рек и в пуште изваяния идолов. Петер пошёл ратью на непокорных, а в награду обещал своим сторонникам мои владения. Ему сказали, будто я сочувствую восставшим! И тогда я решил уйти, увести своих воинов из Арада. Я не хочу служить таким, как Петер. Не хочу, чтобы венецианец распоряжался мной и моими людьми.