Снова вспыхнула и погасла на полуденной части небосвода зарница. Где-то далеко-далеко послышался тихий удар грома. Предслава невольно вздрогнула. Чуяло сердце её: грядёт на богемской земле лихолетье.
Глава 74
Мрачные серые камни Кведлинбурга[256] наводили тоску и вызывали глухое раздражение. Володарь, в штанах-брэ и длинном котте[257], одетом поверх суконной камизы[258] с рукавами, застёгнутыми на запястьях серебряными пуговицами, уныло взирал в забранное решёткой слюдяное окно.
Тронный зал заполнялся королевскими приближёнными. Герцоги, маркграфы, владетельные бароны собирались на совет. Унылый сумрак помещения украсило разноцветье ярких одежд. Блестели золото и парча, шёлк и серебро.
Вот Готфрид Лотарингский, сын герцога Гозело, звеня золотыми боднями, с цепью на шее в три ряда, приветствует Володаря коротким взмахом руки. Вот саксонский герцог Эккехард в сопровождении пышной свиты, сухощавый и длинноногий, едва ли не бегом врывается в зал и круто останавливается под хоросами, повернувшись на высоких каблуках. Медлительный граф Экберт Брауншвейгский, полный, страдающий одышкой, вваливается в двери, на ходу вытирая шёлковым платом взмокшее лицо.
Его старинный недруг, Леопольд фон Штаде, появляется в королевском замке под руку с супругой, молодой красивой Идой из Эльфсборга. Графы и бароны посматривают на него с завистью – у Иды столько богатства, что всем им хватило бы с лихвой. Кроме того, покойный отец Иды приходился императору Генриху сводным братом.
Придворные жужжали, как мухи, Володарь только и успевал кланяться и отвечать на приветствия.
Уже десять лет он пребывает в Германии, но так и не стал для этих напыщенных самодовольных вельмож своим. Они считали его варваром, для них он навсегда остался славянином, иноземцем, чужаком. Можно было яростно драться на рыцарских турнирах, принимать участие в походах покойного короля Конрада против непокорных итальянских городов, даже стать, в конце концов, родственником графа Восточной Марки Адальберта фон Бабенберга, женившись на его перезрелой некрасивой сестре Юдите, но всё одно – эти гордецы не полагали Володаря себе ровней. Поэтому и рвалась его душа из мрачных замков, хотелось ему поскорее отомстить за свой былой позор и за все приключившиеся с ним беды. Володарь ненавидел их – спесивых маркграфов, герцогов, крикливых и жадных баронов, готовых перегрызть один другому глотку из-за клочка земли.
Ночами ему снилась Предслава – гордая, светлая, с правильными чертами славянского лица, исполненного неописуемой красоты. Хотел Володарь обнять её, притиснуть к себе, впиться в порфировые уста, но вместо Предславы, проснувшись, видел рядом с собой дебелое тело уродливой пучеглазой Юдиты. Иной раз хотелось бросить всё к чертям и сбежать, вернуться в Чехию или даже на Русь, а там – пусть будет смерть, пусть темница, пусть жестокая казнь!
Старел Володарь в тягостном бездействии, дряхлел душой и телом. Так бы, может, тихо и опочил он в конце концов в Бозе посреди тоски, уныния и невесёлых воспоминаний, но внезапно за один год всё перевернулось.
Сначала умер император Конрад, затем Бржетислав Богемский неожиданно захватил часть Польши, разрушив многие города. Усиление чехов взбудоражило и обеспокоило германскую знать.
Молодому королю Генриху Третьему шёл двадцать второй год. Это был ещё совсем юноша, смуглый, черноволосый и тонкостанный. В резких чертах его лица чувствовались порывистость, ум и готовность к действию. Обладая в Германии огромным собственным доменом, имел он среди своры вельмож немалый вес и влияние.
Недавно внезапно скончалась юная супруга короля, датская принцесса Гунхильда, дочь Кнута Великого[259]. Генрих горевал, носил траур и оцепенело смотрел со своего кресла на собравшуюся в зале знать.
Володарь видел, как расселись герцоги и графы по скамьям. Король о чём-то холодно, вполголоса осведомился у Готфрида. Сын лотарингского герцога отвечал с угодливой улыбкой, низко кланяясь.
– Доблестные! Мы собрались здесь обсудить наши насущные дела! – объявил король.
Чёрные глаза его неодобрительно заскользили по лицам вельмож. Володарь вдруг почувствовал, понял: пробил его час! Если он смолчит, то никогда уже не сможет сказать то, что должен! И тогда ждёт его бесславие, бессилие и тихое угасание в скучном обществе нелюбимой пустышки-жены!
Он вскочил, подошёл к королевскому трону, рухнул перед Генрихом на колени.
– Позвольте, государь, мне сказать здесь слово.
– Ты – зять маркграфа фон Бабенберга? – спросил король.