– Хочет Болеслав весь славянский мир объединить. Чтоб и Русь, и Польша, и Чехия единой державой были. Великая Славония – так он говорит. Благая то мысль, да токмо… За папу римского Болеслав держится, за латинских прелатов. Ещё отец его, Мешко, Польшу в латинскую веру окрестил. Это первое. А второе… средь славян предателей завсегда хватало. Чехи, зличане[124], а за ними и лютичи[125] вместе с Генрихом, королём германским, супротив Болеслава воюют. И идёт так год за годом: то они нас бьют, то мы их. Вот и ищет Болеслав добрых союзников.
– Ну, так, – согласно затряс головой Фёдор. – А я-то тут при чём?
– Слушай далее, не торопись. В прошлое лето отдала Богу душу супруга Болеславова, Эмнильда. Вот и замыслил Болеслав с князем Владимиром породниться. Послал меня в Киев. Дочь Владимирову, Предславу, за себя сватать. Оно так всё, конечно. Да боязно мне. Вдруг как схватят во Владимировом терему, вспомнят, как стоял тут с печенегами да Подол жёг. – Володарь вздохнул и потупил взор. – Потому я купцом и оделся. А кроме, как у тебя, не у кого мне совета испросить.
Боярин Фёдор долго молчал, почёсывая пятернёй затылок. Наконец вымолвил:
– Думаю, князь Владимир тебя не тронет. Дружбой с Болеславом он дорожит.
– Дак ты разузнай, боярин, проведай, исподволь так, можно ль мне во дворец княжеский явиться. А я покуда здесь у тебя упрячусь.
– Да как же я проведаю? – Ивещей развёл руками.
– А ты приди и скажи: меня, мол, видел на дороге. У Болеслава я теперь и послан. Про сватовство ничего не сказывай, а так… грамоты, мол, польские везёт. Я, мол, эту собаку Володаря как узрел, так едва не зарубил в ярости. Но он грамоту показал, стыдно мне стало посла трогать. Не мочно тако. И послушай, что князь Владимир тебе ответит.
– Ну, а зачем мне се? Я-то какую корысть в твоём деле имею?
– Корысть? – переспросил, щуря свои чёрные как уголья глаза, Володарь. – А корысть такая, что стар Владимир, и едва он помрёт, как постарается Болеслав одного из сынов его в Киеве посадить. И мы с тобою при нём первыми боярами будем.
– Какого из сынов? Что лепишь такое?
– Святополка, сына Ярополкова от гречанки.
– Да ты что городишь?! – Ивещей в ужасе вскочил на ноги. – Да сей Святополк мне же первому голову с плеч сымет! Вспомнит, как мой отец его отца предал!
– Не вспомнит. Дело прошлое. Сын за отца не в ответе, боярин. Напротив, благодарить будет, ежели ты за него дочку Болеславову, Регелинду, высватаешь. О том толковня[126] с Болеславом у меня была. Как сладится с Предславою дело, мой тебе совет: скачи в Туров и сам со Святополком перемолвись словечком. А оттуда прямо в Гнезно[127] и езжай, за невестою.
– Погоди, погоди, Володарь. Помыслить я должон, взвесить всё. Не так же оно просто…
– Что ж сиди, мысли. Токмо гляди, как бы тебе тут не засидеться. – Володарь зло сплюнул. – Да дело, дело я предлагаю! – едва не выкрикнул он. – Сколько мочно, боярин, за чужими спинами хорониться?! А князю Владимиру, аще что, помереть вовремя помогут. Есть люди…
Он не договорил, подумав, что сказал уже лишнее.
Фёдор Ивещей вздрогнул, маленькие глазки его испуганно забегали.
– Ну что ж, Володарь. Будь по-твоему, – после некоторого раздумья решительно выговорил он и для вящей убедительности стукнул ладонью по столу.
Глава 16
Володарь стоял перед княжеским стольцем, чувствуя на себе колючие злые взгляды бояр, рассевшихся полукругом на скамьях в горнице.
«Эх, еже б не грамотка Болеславова – не жить бы те, ворог!» – всё стояли в ушах изменника сказанные в сенях слова воеводы Александра.
Страха Володарь не испытывал, не боялся он ничего и никого. Но было как-то не по себе торчать здесь, посреди ярко освещённой хоросами[128] палаты, и ощущать вокруг себя всеобщую, едва скрываемую ненависть.
– Князь! Король Болеслав шлёт тебе дары, ищет мира. Он говорит, что все славяне должны жить промеж собой в дружбе и согласии. Хватит бессмысленных усобиц, хватит драк-кровопролитий. Да воцарится на землях наших крепкий мир! – бросал Володарь в лицо князю пышные торжественные фразы.
Владимир, в розовой хламиде византийской работы и в зубчатом золотом венце на голове, сидел на стольце с непроницаемым лицом. Седина струилась, переливалась густой сетью в волосах, почти полностью покрывала долгую бороду. Украшенные перстнями пальцы киевского властителя оглаживали вырезанные в виде волчьих голов подлокотники стольца.
Володарь решил, что пора приступить к главному.
– Король Болеслав просит руки твоей дочери Предславы. Красота юной княжны да будет отныне залогом мира и процветания! – выпалил он, чувствуя, что надетая под кафтан нижняя рубаха взмокла на спине от пота.