Рассказ седьмой
Символ
Баню благостный уважал. Любил мягкое обволакивающее тепло, чувство очищения от всего мирского, которого даже несмотря на его духовный сан в жизни все же было больше, чем духовного. В глубину подсознания он загонял крамольную мысль, что это чувство отчасти напоминает ему тот тихий духовный восторг, который появлялся у него в первые годы его церковной жизни после хорошо отслуженной литургии. Баня восстанавливала силы, а в этом была особая нужда после многочасовых служб и длинных проповедей, которые так любил произносить благостный. Господь щедро одарил его артистическим и ораторским талантом, он действительно умел подолгу держать аудиторию во внимании, и получал истинное удовольствие от каждой удачно произнесенной проповеди. А неудачных у него и не было. Во всяком случае, злобные критики – куда же без них на такой-то должности – выискивавшие "блох" в речах благостного, их, конечно, находили, но для большинства публики сугубо теологические проблемы были совсем неинтересны. А общее впечатление от его речей было просто великолепным.
Привязанность к бане возникла еще в те давние времена, когда благостный возглавлял одну из небольших епархий в Балтийской федерации, и был очень далек от патриаршего престола. Но именно в те годы он привык обсуждать самые важные и деликатные вопросы жизни своей епархии в полутьме парной и за рюмкой северной горькой во время последующей трапезы. Со временем и парная расширилась – в нынешней патриаршей резиденции был отстроен целый банный комплекс, и северную горькую заменил добрый французский коньяк, но привычка осталась.
Итак, вскоречерез пару лет после истории, описанной в нашем предыдущем рассказе о жизни в Новой Киевской Руси, в один весенний воскресный вечер благостный отправился в баню, пригласив в качестве компаньона уже известного нам бископа. Называть этого героя будем по-прежнему, хотя в церковном сане он с тех пор подрос, а главное – постепенно взял на себя работу на абсолютно не официальном, но важнейшем направлении деятельности Киевского Патриархата. Фактически речь шла о постепенном переформатировании государственного устройства, которое имело своей целью официальное признание церкви государственной и утверждение Патриархии в качестве одной из ветвей государственной власти с самыми широкими полномочиями. Такой поворот, по сути, должен был затронуть работу и остальных ветвей власти, подразумевал реформу законодательства и вообще такие кардинальные изменения в жизни страны, что бископ даже не мог себе представить, где и чем, собственно, должна была закончиться эта реформа. Вслух о ней пока предпочитали не говорить.
Сложность состояла в том, что достаточно типовая для современной Европы Конституция НКР категорически не допускала такого поворота событий, а в обществе явно отсутствовал очевидный спрос на превращение страны в один большой монастырь. Вообще в том, что касается религиозных чувств, народ НКР в течение последовавших за событиями 1917 года почти ста лет продемонстрировал полнейшую непоследовательность. Самым правильным словом для определения его отношения к церкви в первые послереволюционные годы, пожалуй, является безразличие. В сочетании с прекращением государственного финансирования это привело к резкому проседанию церкви. Закрывались храмы и монастыри, убыла часть духовенства. Оставшиеся, однако, по праву заслужили славу подвижников. Постепенно, по кирпичику они стали восстанавливать церковное здание и, отчасти, в этом преуспели. Церковь постепенно заняла свою естественную нишу в жизни общества, и в целом ее сохраняла, хотя под влиянием различных обстоятельств (войны, научно-технический скачок в 60 – е годы) в ее жизни случались довольно сильные приливы и отливы. Бывало, что и власть в кризисные периоды пыталась использовать в своих интересах церковь именно как инструмент контроля над общественным сознанием. Именно такой период и переживала сейчас Новая Киевская Русь. После многих десятилетий сравнительно спокойного существования среди полутора десятков других, примерно равных с нею по потенциалу евроазиатских государств, НКР в ходе новой промышленной революции начала быстро уступать как франко-германскому экономическому союзу в составе 5 германских республик, Франции и Бельгии, так и УралСибу, который все больше претендовал на роль лидера и собирателя земель бывшей Российской империи.