— Какой прекрасный лес! — говорит Коленька.
— Лес не лес, а так, рощица, — отвечает Залкинд.
— Последние аркадские рощи перед всеобщей порубкой, — произносит Коленька.
Этими словами могла бы закончиться повесть. Но иногда, при спуске занавеса, заболтавшийся в кулисах, полуразгримированный актер, не заметив, что створки занавеса еще образуют щель в зрительный зал, пробегает по сцене, крича приятелю фразу, не имеющую прямого отношения к сыгранной пьесе. Коленька Хохлов сидит в большом кафе на шумном и пестром бульваре. За спиной Коленьки происходит такой разговор:
— Я имею сегодня шестое Виши. Не знаю, если это хорошо?
— Вы берете сегодня Виши, значит, вчера вы делали бомб. Не запирайтесь! Вы слишком дискретны визави господина Розеноера…
— Совсем напротив! Мы побывали вчера на Вертинском: это — настоящий миннезингер больной современности…
И вдруг Коленька явственно слышит третий голос: голос Дэви Шапкина. Коленька оборачивается. Они встречаются взглядами, они спешат друг к другу, как старые друзья, они целуются и смеются. Коленька видит за столиком Софочку Фибих.
— Моя жена, — говорит Дэви Шапкин, усаживая Коленьку рядом с собой на диван.
Горят огни. Множатся в зеркале затылок Розеноера и Софочкин профиль.
— Когда в Россию? — спрашивает Коленька Шапкина, и Дэви Шапкин отвечает, забыв, что повесть еще раскрыта:
— Я перерос Советов.