Под оглушительный гул-перезвон соборных колоколов, — во главе парадного императорского кортежа, — медленной у к о р о ч е н о й дворцовой рысью следование от Тверской заставы вниз по столичной Тверской-Ямской до Страстной площади… Затем вплытие балетным аллюром на подъём к Московскому Кремлю… Парадный отрыв от кортежа, — рывок полугалопа, стремительный пролёт в святое святых России сквозь глубокую синеву воротной тени краснокирпичной Спасской башни в ослепительное сияние после полуденного солнца над Кремлёвским взлобком…
И наши красавцы-великаны — верхами на роскошных рыжих золотогривых и золотохвостых жеребцах — уже на Ивановской площади… Вновь во главе пышного императорского кортежа. И снова возглавляют парад-спектакль Помазания на Царство новых Величеств… Да и кто кроме них возглавлять мог такие великолепные и пышные торжества?.. Ослепительные кавалергардские мундиры под серебряными крылатыми касками, отражающими заходящее над кремлёвскими храмами… да уже и надо всею Империею византийское солнце. Сверкающие палаши наголо… Оба вместе и каждый в отдельности, они произвели неизгладимое впечатление на восхищённую Россию. Были замечены. И отмечены тогдашними СМИ мира…Навечно!...Ибо, — как-никак, — был то последний радостный миг последнего всплеска величия последней Императорской Четы, последней, — и уходящей уже в историю, в небытие, — Российской Империи… Всё, что произошло вослед тому сладостному мигу – то Землетрясение! Крушение! Катастрофа! Распад!..
…Была, была причина счастливый миг этот запомнить. И отметить... Вот тогда-то в жизнь Густава вошла Катерина.
13. «Маньчжурское братство»
Мама моя — участница пяти войн.
На первой — русско-японской — она работала операционной сестрой Приватного лазарета петербургского врача Розенберга, «лейб-доктора» вдовствующей Императрицы. В войну бросилась она вослед жениху — Мишелю Вильнёв Ван Менк, военному хирургу, оставив по его телеграмме о направлении «на театр», медицинский факультет Сорбонны. В Маньчжурии оказался и приятель мамы со времени её детства, друг кузины её Екатерины Гельцер — Карл Густав Маннергейм. Вопреки «порядкам» при дворе именно он, — когда настал их час, — удостоился любви Катерины, появившейся на сцене Мариинки после двухлетнего звездного дебюта в Большом театре. Не августейший назначенец, как это случилось с будущим Николаем II и Матильдой Кшесинской, а пока ещё скромный улан покорил сердце «блистательной московской дивы». Двор от Катиной пощёчины «взорвался», и её срочно вернули в старую столицу. Только уже ничто не могло теперь разлучить их — ни расстояния меж Москвою и Петербургом, ни двухлетняя восточная экспедиция Маннергейма, ни тоже затяжные зарубежные гастроли самой Кати.
По возвращении в Россию, и по окончании пятилетнего курса Медико-хирургической академии, полтора года проработала мама на двух Балканских войнах. Там, далеко от российской столицы, раскрылись ей не только секреты мастерства полевого хирурга. Но сокрушающая её Россию мерзость ближайшего окружения Романовых. И в частности роль его в зачине «её» войн 1904–1913 годов. И усилия в провоцировании будущей европейской бойни. Главное же — нескончаемые, грязные попытки его (даже из Сербии!) погубить любовь Кати и Густава. Маме, в ее восемнадцать лет еще в Порт-Артуре пережившей смерть мужа, было то куда как важнее и ближе всех проблем войны и мира!
...Начало века окончилось для нее гибелью любимого человека, падением Порт-Артура, работой в Японии, возвращением на родину через Америку... Вернувшись героинею, – отмеченная светлой волею Великой княгини Елисаветы Феодоровны (широко занятой благотворительной деятельностью) и вниманием двора, — она училась, практикуя в лазаретах Гельсингфорса, Ревеля, Вииппури и Петербурга а потом в них работая. В эти прекрасные тогда реабилитационные клиники процветающих городов Балтии судами Красного Креста Германии всё ёщё продолжали прибывать с востока раненые русские солдаты, матросы и офицеры. Многие из этих несчастных прошли и мамин госпиталь в Маньчжурии и Порт-Артуре. Ее работа на войне, ее труд в Японии были с благодарностью оценены. Правда, сперва японским обществом — общество российское всё ещё сладострастно упивалось злорадством поражения в войне.
14. Могила на Инаса
Популярность маминого имени в Японии (в свое время она «выходила» в её лазарете Нагасаки члена императорской семьи Сейко Тенно) переросла в почитание когда японская пресса раскрыла историю с ее предком Саймоном Шиппером, которому она приходилась внучатой племянницею… Механик-инженер корвета «Гедё» Королевского военно-морского флота Голландии (тогда Батавии), он в 1855 году с экипажем судна пришел на помощь терзаемому чумой городу-порту Нагасаки. Сделав свое святое дело, Шиппер сам заболел, 11 августа умер, и был похоронен как национальный герой. Только не по морскому регламенту – в водах залива. А — по просьбе японских властей — на местном интернациональном кладбище Инаса. Через полстолетия, 18 сентября 1905 года в сопровождении премьер-министра Японии Таро Кацура и мэра Нагасаки Иосуэ Норимото мама посетила святую для японцев и дорогую для нее могилу. Кацуро-сан, несомненно осведомленный о деятельности Шиппера, очень подробно рассказал маме и атаковавшим их репортерам о «нагасакском подвиге» Саймона. И вот тогда имя её стало широко известным. Настолько, что в 1906 году за Тихим океаном, в Северо-Американских Соединенных Штатах, — где проездом на родину гостила она у своих техасских родичей, — ее разыскал будущий российский патриарх Тихон — тогда епископ русской православной церкви — заканчивавший на Вашингтонской кафедре свою каденцию. Они познакомились. Понравились друг другу. Во всяком случае, завязавшиеся тогда добрые отношения с этим неординарным человеком, длившиеся до последних дней его жизни, помогли и маме до конца испить горькую чашу фронтового медика... А ведь по дневнику Дмитрия Ивановича Алексинского — о. Афанасия (друга торопецкого детства Васеньки Белавина — того самого Тихона), — «...и Патриарху было чему поучиться у этой светоносной женщины...».