«Идиоты, — как-то Карл произнёс загадочно: — Где было уловить его «содружеству», наперед знавшего каждый его ход? В рейхе его тоже окружали, и — случалось, чего не бывало — «командовали» им и не такого убогого уровня изощрённейшие преступники с мировыми именами (хотя никого из них даже смеха ради не посмели вздёрнуть впоследствии). Не однажды пытались они заставить его, — не иначе как украшением, — войти в их интернациональный элитный пул. Но «баварский мужик» уходил от таких соблазнов. И изощрённой сметкою сам себя уводил за границы этого серпентария. От имени которого пресмыкающиеся пытались заставить заниматься его тем, чем он не хотел заниматься. Что было противно его мужицкой совести… И, чтобы компенсировать хоть как-то неловкость и разочарование от подобной неудачи, пользуясь страшным нарицательным имиджем возглавляемого им ведомства распускали нибелунги о собственной его жестокости и коварстве. Но ни Фуше, ни Берии с Ежовым сделать из него не получилось: первый был слишком заумен и сложен ради сложности. Второй примитивен. Третий попросту глуп».
…Теперь же мы, продолжал Карл, — встречаясь, — почитывали лишь, или по ящику поглядывали, — иногда с ним вместе, — небылицы о его «перемещениях» по свету. И иллюзионистскими перевоплощениями, с измысливаемыми, борзописцами деталями и «подробностями». С большим опозданием, разобравшись в деталях его работы на службе рейху, начали сочинять байки о героических вербовках его разведками союзников. Незадолго до его кончины смотрели с ним даже ваш шпионский сериал, в котором сыграл его, — восхищённого и даже по-детски откровенно загордившегося этим донельзя, — обаятельнейший русский актер!.. Вот только перед экраном сидел, — переживая, смеясь и даже аплодируя самому себе, — не симпатяга-обергестаповец. Каким хотела видеть его, и каким показала России ваша Рифеншталь — Лиознова. Но… самый что ни на есть… фермер-профессионал. Прирожденный потомственный, — от Бога, — скотовод». По виду ли. По ухватке ли. И, — теперь уже даже, — не по характеру ли. Каким на самом деле был с крестьянского своего детства…
Наблюдательным зрителям наших новостных телехроник, — как и мне тоже, и не раз, — операторы «позволили наблюдать», как вынюхивающие его ищейки — из Европы, и наши тоже — ни на миг не задерживали объективы свои на его обветренном, красном от загара лице... «бразильского крестьянина». Ничем, правда, и ничуть не отличавшемся от физиономий крестьян баварских. И удалялись восвояси, в палестины более цивилизованные: — искать его «под фонарем».
И еще — это главное, — но то уже характер Генриха, — ни на миг не ощущал он себя ущемленным необходимостью «прозябать черт-те где — в той же глухомани бескрайней сельвы». Не-ет! Он счастлив был тем, что на старости лет вновь оказался как бы в родном баварском фольварке, откуда ушел когда-то в город. Он счастлив был тем, что вернулся в мир своего деревенского детства, в природу. И радовался каждому мигу жизни… Был он из тех действительно счастливых людей, которым не важно, чего они достигают, а важно как живут! Просто живут. Он и жил.
Где-то в это же время в Иерусалиме окончился процесс над Эйхманом – рядовым чиновником рейха. Намётанным глазом заглянул на пару минут в тут же присланные ему информаторами факсимильные копии интересующих его «секретных» материалов этого суда. Мгновенно усёк художества его организаторов. Доверительным телефонным интервью с его ничего и никого, по-видимому, не страшащимся секретным комендантом Давидом Д. (человеком серьёзным и, конечно же, ответственным, ибо тот — израильский сабра, бывший британским офицером полиции и даже участник Мировой войны в британских спец войсках) убедился, что никто самому ему — всерьёз – никаких претензий больше не предъявит («За всё уплачено, парень!»). В Майами имел парочку личных бесед с бывшей обаяшкой-«американкой» из немецких евреек. По сыскному табелю о рангах Генриха эта Хана Арендт, — дама, возможно, некогда приятная во всех отношениях, большого ума с тех пор так и не набралась, но обладая кошачьим слухом. Многое слышала, и потому кое-чего ему поведала, регулярно «освещая» процесс в «Нью-Йоркере», понял, что Ибо, все интересанты получили свои большие сребреники и поуспокоились. Тем спокойней будет теперь ему и таким, как он... В философии, которых «ловцы» и не попытались разобраться до начала поисков. Сам-то он, когда сыском занимался, он же — как спелые орехи — вскрывал с самого начала большой войны, и разгребал моментально, замысловатые сети разведки союзников потому именно, что был великим психологом и даже философом! Он искал причины. Причины, Бен, причи-ины! Он немцем был — значит, никогда ничего не делал задом наперед.