Что ищут? Зачем? Всё что хотят найти — давно отобрали…
Обыск случился за сутки до первого моего свидания… Бабушка успокоилась и дожидалась вызванную Катерину. Я же пребывал в сладких туманах… За туманами «проспал» всё. А после свидания было поздно: тою ночью за мной пришли…
После обыска Бабушка бурчала: — Да что ж они Катю-то мучают? Мало слепоты её, отставки от театра? Или мало терзаний, которых и поминать нельзя?..
За неделю до этого шмона забежала Давыдова. Тоже не «в расписание». Никого из посторонних не желая видеть, Катерина, с дачи, одну только Ефимовну предупредила — через свою москвинскую родню-соседей — что будет. И к которому часу... И на тебе! Явилась, подружка, прямо ко времени: «Забежала ненароком — не дома ли?»
— Дома. Дома. Знаете что дома – по обычаю своему смело сказала врать не научившаяся Ефимовна. – Неужли не стыдно Вам, Вера Александровна?…
— За что стыдно-то, — спросила «простая» Василиса Ефимовна?!
— Знаете за что!
— Ничего я не знаю… И что все вы хотите от меня? Что-о?
— Ничего не хотим… больше… Захотели бы – пригласили или сами за Вами зашли…Продали Вы нас, голубушка!
— Вера Александровна, — вмешалась вышедшая из комнат тётка: – Ефимовна – знаете же — человек…ну без цирлих-манирлих что ли. Со своею лексикой. Потому перевожу: Ей, скорей всего, не совсем понятно «как можно прийти запросто в дом — по её представлениям – к преданным Вами друзьям?». Простите ей, пожалуйста!
— Да кого же я предала, Катерина Васильевна, родная? Чем и как?.. Не рассказала о чём спросили после Финляндии, после гастролей что ли? Так о том нельзя рассказывать! Никому нельзя. Мне – тоже! Или она не знает... Я… бумагу подписала…
— …Какую ещё бумагу, о чём?.. Боже… Разве ж в бумаге дело…
«Дело» же в самой тётке: она, она сама виновата: раскисла, разнюнилась и передала – «по счастливому, — невероятному совершенно, — случаю!» — посылочку-сувенир для Густава через не известного никому «приятеля» его в Лахти. И кому передала-то – да Давыдовой!.. И та – болтушка, театральная сплетница — разболтала о злосчастном сувенире кому ни попадя… А ведь Катерина настойчиво — и не раз — предупреждала её чтобы никому ни слова! Никому! (Кроме «приятеля» этого лахтинского, дятлом лубянским оказавшемся!). И ещё и ещё раз объяснила вообще-то не очень глупой – даже для вокалистки — женщине как себя там вести, Да и тут тоже! Главное, чтобы помолчала… хоть раз в жизни! Ведь такие гастроли — да ещё в саму Финляндию, могут выпасть, — пусть народной и заслуженной, — тоже раз в жизни. И другой возможности, оказии другой, «передать старинному знакомому по Петербургу аж конца ХIХ века!» крохотный сувенирчик-привет передать может не случиться! Тем более… Жив ли ещё старик?.. Больше полвека прошло… Старые же оба…
Да, действительно, глупее оперных див, — да если ещё все они примы Усовского гарема, — на театре глупее их нет никого... Но… Однако, однако… Подумать если… Ведь и балетные – мы — тоже не Спинозы… Беда-а… Что наболтала? Кому? – Кто вспомнит теперь?.. Однако же, — обыск-то – вот он!
26. Тёткины обиды
Для Катерины не обыск тяжек и обиден – привыкла. Для одинокой души её страшнее новое разочарование в, из без того редчайшей, — сердечной на этот раз показалось – дружбе с дурою этой. И снова тягостная пустота давным-давно ставшего «родным домом» Большого театра. Славного Академического «Коллектива взасос целующихся змей». Существование в коем… Счастье недостижимое, казалось бы. Но на самом деле мука. Безысходность как в любом кремлёвском серпентарии до кормёжки. Пересуды. Сплетни. Шумные – «на всю Москву» — свальные сплетения всех со всеми и всех цветов. Громкие «общественные», — на всю Европу, на планету даже, — разборки. А в промежутках неслышное, — потому как персональное по своим лёжкам, — переваривание отоваренных хозяйских щедрот. Накопление живительной энергии и ярости для предстоящих свалок, скандалов и «собачьих свадеб»… И Заслуженные рептилии трепетно укарауливают очередную персональную жертвенную крысу…
…Странное и грустное подведение моей тёткою итогов не так состоявшейся, конечно же, — именно, именно состоявшейся — да ещё какой – карьеры! Редчайшего, — несомненно даже уникального, — сценического успеха! Но отношения жительницы сверкающего в огнях рампы и софитов сценического олимпа к своему Храму. Вкупе с непредвзятой оценкой самого Театра в которой прошла видимая часть мафусаиловой жизнь её. Её — почитаемой и боготворимой просвещённым русским (и не только) обществом… И мне нет-нет выслушивавшему откровения её, — некому было кроме меня (через пятнадцать лет в нетях возвратившегося «из оттуда») их выслушивать, — в который уже раз грустно и тошно. Хотя давно известно что одна из страннейших особенностей людской натуры состоит в том что человек имеющий твёрдое представление «о некоторых вещах» всё же приходит в ужас, когда убеждается непосредственно что его представления соответствуют действительности…