- Где дом дедушки Гадирхана? - спросил я у одной такой девчушки, но та застенчиво уставилась в землю.
- Да вон он, вон... - ответил за нее бойкий мальчуган, шмыгнув носом и во все глаза уставившись на Сарыкейнек, - его, видимо, поразил ее городской наряд. - Вон на самом верху сорока ступенек...
- Сорока ступенек? - переспросил я.
- Ага, - подтвердил паренек, энергично кивнув.- Только дедушка теперь болен.
- Как болен? Чем? - присела перёд ним на корточки Сарыкейнек.
Но мальчуган дернул плечами: дескать, не знаю, и, вдруг смутившись этой странной тети, сорвался с места и побежал к другим детям, молча наблюдавшим за нами со стороны.
Мы стали быстро подниматься по ступеням, вырубленным в скале; их и вправду оказалось сорок. Ступени круто поднимались вверх, образуя нечто вроде пешеходной части узкой и немыслимо крутой улочки, по обе стороны которой лепились уступами дома, - крыша одного дома образовывала дворик следующего.
- Помню, как я катилась по этим ступенькам однажды, - обронила на ходу, тяжело дыша от быстрого подъема, Сарыкейнек.
- Мое счастье, что все закончилось благополучно, - засмеялся я.
Но Сарыкейнек даже не улыбнулась в ответ. Весть о болезни дедушки, видимо, сильно ее встревожила.
- Вот. Пришли, - сказала она, толкнув низкую деревянную дверь. Дверь была не заперта и легко отворилась. Тут же нас оглушил злобный собачий лай. Мы очутились в крошечном дворике, где в нескольких шагах от нас бесновался на цепи большой серый пес. Посредине двора на пенечке сидел старик с короткой белой бородкой. Старик размешивал что-то в давно не чищенной, почерневшей от сажи миске. На его плечи, не по-стариковски широкие, был наброшен ветхий архалук, голову покрывал выцветший, в заплатах шерстяной башлык.
- Кто там? - спросил старик, поворачиваясь в нашу сторону.
Мы сдвинулись с места; пес, рванувшись на цепи, зашелся в лае.
- Да замолчи ты! - прикрикнул на него старик.
И пес тут же смолк, лег в своем углу и даже отвернулся от нас, как бы обиженный на то, что его рвение не оценено должным образом.
Мы подошли ближе. И первое, что нам бросилось в глаза, - пылающие нездоровым румянцем щеки и покрасневшие глаза старика. Сразу видно было, что его мучит сильный жар. Однако держался старик молодцом. Он всмотрелся в мое лицо, затем его горячечный взор остановился на Сарыкейнек.
- Машаллах, дочка! Да ты стала совсем большой! - воскликнул он, сразу ее узнав.
- Дедушка... - сказала Сарыкейнек и опустилась перед стариком на колени, обняла его.
Старик заметно растрогался, осторожно прижал ее к себе.
- Машаллах! - бормотал он. - Слава богу, вспомнила, приехала! Я тебя тут же узнал... По глазам узнал...
- Дедушка, ты, кажется, болен? - вытирая слезы, спросила Сарыкейнек. Болен, да?
- Чего-то занедужил, - пробормотал старик виновато - Никогда не болел - и на тебе! .. Подгадал к твоему приезду. - Он встал с натугой и понес миску псу, продолжая говорить на ходу: - Который день бросает меня, дочка, то в жар, то в холод. Сегодня вот пересилил себя, встал. Собака голодная. Болтушку приготовил...
Пес крутанул хвостом и преданно посмотрел на старика.
- А этот парень что... Тоже из наших родственников? - спросил старик, останавливаясь передо мной. Сарыкейнек на мгновение смутилась.
- Это мой жених, дедушка.
- Жених? - переспросил старик. Посмотрел на меня еще раз. - Ну, что ж... Добро пожаловать! Заходите!
Мы вошли за ним в дом, постояли у порога, пока глаза не привыкли к полумраку.
- Проходите, садитесь!
Старик отнес миску на кухню; идя обратно, налил из кувшина полную кружку воды, выпил.
- От этого проклятого жара внутри все огнем горит!
Три небольших окошка с трудом пропускали свет: стекла были немытые. В комнате царило полное запустение. На столе грудой лежали патроны, валялись пули, гильзы, охотничья сумка. Стояла грязная посуда - тарелка с недоеденной едой, недопитый стакан чая. Охая и держась за поясницу, старик подошел к разобранной постели и, не раздеваясь, залез под толстое стеганое одеяло. Над кроватью висели двустволка и каким-то чудом уцелевшее до наших дней кремневое ружье с самодельным прикладом. На земляном полу был постелен старый, выцветший от времени палас. Убранство комнаты завершала старинная медная посуда, выставленная по деревенскому обыкновению в стенной нише, давно не беленной.
Облокотившись на продолговатую подушку - мутаку, старик тяжело дышал.
- Дедушка, сколько дней ты болен? - спросил я.
- Да дня три-четыре, - не сразу ответил старик. Мне показалось, что и соображает-то он с трудом, мучительно напрягаясь и подыскивая нужные слова.
- А доктора вызывал? - спросила Сарыкейнек.
- Доктор не господь бог. Пришел, принес щепотку какой-то белой пыли на бумажке. На язык, говорит, высыпь, запей водой. Там где-то бумажка его валяется... - Старик кивнул на стол.
- И отчего не выпил?
- Восемьдесят пять лет прожил без лекарств, проживу и еще. Мой дед Гылындж Гасанали сколько прожил? Сто сорок лет. Здоров был как буйвол. Рассказывают, одним ударом меча разрубал всадника пополам. Так-то! А слова "врач" даже и не знал. .. Нет, что вы там ни говорите, а бог болезни создал, бог создал и избавление от них. Укусит змея собаку, собака бежит в поле, ищет нужную травку.
Откинувшись на подушки, старик тяжело, хрипло дышал. Видно, разговор с нами стоил ему последних сил.
- Я сейчас... За врачом, - засуетилась Сарыкейнек. -- Ты побудь с ним, Валех.
Но в это время старик закашлялся и открыл глаза.
- Ты куда, дочка? - остановил он Сарыкейнек на пороге.
- За доктором.
- Не надо!
- Тогда выпей лекарство. Я вот нашла. ..
- Не надо. - Старик снова мучительно закашлялся.- Завари лучше чай.
Ну и упрямый же дед, подумал я.
- Там, на полке, - добавил старик, - лаваш в полотенце, сыр-мотал. Поешьте. Вы с дороги.
- Спасибо, дедушка, мы не голодны, - ответила Сарыкейнек. - Может, тебе что-нибудь сварить?
- Горячее мне принесет Гонча.
-- Гонча? - переспросила Сарыкейнек. - Кто это?
- Не помнишь? Друг у меня был, Сары Хендемир, мир праху его. Гонча - это его жена... Неужели не помнишь?
Сарыкейнек отрицательно покачала головой. И стала выкладывать купленные в сельпо гостинцы.
- Молодые, а память у вас... Хотя ты совсем еще маленькая была... Что это? - кивнул он на свертки.
- Чай, сахар. Конфеты. . .
- Спасибо. Дай вам бог здоровья. И конфеты? - переспросил он и весело покрутил головой, - не то одобрительно, не то с усмешкой. - Вот уж чего я давненько не пробовал!
Пока Сарыкейнек собирала на стол, старик жестом подозвал меня к себе и спросил:
- У тебя есть кто из родных?
- Нет, дедушка. Мы с Сарыкейнек выросли в одном детском доме...
Старик тяжело вздохнул.
- Слава государству, которое может взять на себя обязанности отца-матери, воспитать ребенка... А родом ты откуда будешь, из каких мест?
Я сказал.
- Так это же совсем рядом, - почему-то обрадовался старик. - Выходит, вы с Сарыкейнек земляки!
- Мы бы любили друг друга, даже если бы родились в разных концах света.
- Как знать, как знать... - прищурился старик.- Общая земля не меньше сближает людей, чем родная кровь... Слово "земляк", сынок, - хорошее слово. Другое дело, что некоторые низкие люди это слово пачкают недобрыми делами, корыстью, расчетом..,
Старик теперь ожил и говорил легко, складно. Даже не верилось, что только что он был плох. Но стоило мне отойти на минуту - помочь Сарыкейнек налить воду в самовар, как по возвращении я обнаружил, что дедушка Гадирхан впал в забытье. Глаза его были закрыты, он прерывисто, хрипло дышал. Я осторожно поправил подушку под его головой и отошел на цыпочках. Пусть поспит. Встреча с нами, разговоры, наверное, утомили его.