— История — объективная наука, — согласился Зетов. — И кто бы над ней не издевался, будет наказан.
— Ты понял? — намекнул Борис Борисыч.
Но Саня ничего не хотел понимать: ему было худо.
И тогда я решила, что пора вмешаться мне. И я стала лаять. Я так скулила и выла, что сама удивлялась, откуда у меня такие поразительные музыкальные способности.
А Борис Борисыч и Зетов уже заткнули уши и что-то кричали друг другу. Тогда я стала брехать, потом тявкать. Нет, думала я, они все же нас отпустят, я их заставлю.
— Мотя, молчать! — закричал Борис Борисыч. — Что с тобой стало. Я не узнаю свою собаку.
— Да она же у вас сумасшедшая! — крикнул Зетов. — Отправьте ее домой сейчас же или она тут перекусает половину Дома.
— Да, да, — заторопился Борис Борисыч, — она видно взбесилась, и ее нужно показать ветеринару.
Мне было уже не до их рассуждений. Пускай к ветеринару, но только отпустите меня и Саню, у него болит горло.
Борис Борисыч выхватил ключи из кармана и протянул их Сане.
— Идите домой, — сказал он. Потом поглядел на меня и погрозил пальцем. — А тобой, Мотька, я очень недоволен…
Эх, Борис Борисыч, подумала я, но только прижала уши и что есть силы натянула поводок. Мне нужно было скорее доставить Саню к Ольге Алексеевне.
Глава пятнадцатая. Совсем грустная
Не буду рассказывать, как мы добирались назад, да это и не так важно. Еще в Доме творчества температура у Сани оказалась тридцать восемь, у Ольги Алексеевны — тридцать семь и два, а у Бориса Борисыча, сколько он ни держал градусник, больше тридцати шести и одной не поднялась.
— Я тоже болен, — заявил он. — Моя температура показала упадок сил. Теперь я долго не напишу ни строчки.
Вечером Санина температура подскочила до тридцати девяти, а ночью стала сорок. Он метался, звал то Ольгу Алексеевну, то меня. Мы были рядом.
Ольга Алексеевна совсем забыла о себе, сидела в Санином изголовье и все время ставила на его горячий лоб холодные примочки.
— Милый мальчик, — спрашивала она, — тебе не легче?
— Легче, — каждый раз говорил Саня, но мы понимали — это он хочет успокоить Ольгу Алексеевну и меня. — Мама, — просил он, — ты бы поспала немного, завтра же на работу…
— Завтра я не пойду, — сказала Ольга Алексеевна, — разве я смогу тебя оставить?
— Но со мной Мотька.
— Если бы Мотька разбиралась в медицине, но у нее нет никакого образования, — говорила Ольга Алексеевна.
И она осталась.
И новый день у нас прошел не легче, чем вечер. И когда позвонил Борис Борисыч, то она ему что-то тревожно шептала. А на завтра состояние стало совсем тяжелым, Саня бредил. И Ольга Алексеевна забыла о своей личной температуре. Она металась от Саниной постели к телефону, и то давала лекарства, то звонила профессору, опрашивала у него советы.
И профессор охотно давал советы, говорил чего делать и чего не делать, каждый раз он, видно, предлагал к нам приехать.
— Благодарю вас, — говорила Ольга Алексеевна, — пока я сама справляюсь.
Но к ночи Саня перестал узнавать меня, а Ольгу Алексеевну назвал:
— Тетя.
И тогда она набрала номер и попросила:
— Профессор, приезжайте. Мальчику совсем плохо.
Глава шестнадцатая. Профессор
Ну, я вам скажу, профессор был так профессор. Самый главный профессор по гриппу. Он был очень большого роста, с усами и с такой длинной прекрасной трубкой, что я сразу поняла: он, профессор, все у Сани услышит.
— Да, — сказал профессор, ощупывая Санино тело. — Ты, Саня, не Геракл. Нужно будет тебе заняться спортом, когда ты выздоровеешь. Даю самую страшную клятву, что Саня у вас ни разу не играл в хоккей, не держал в руках шайбу.
— Совершенно верно, — признался Саня, хотя ему было в тот момент очень плохо. — Я постараюсь учесть ваши в советы, профессор, и как только выздоровею, то тут же сделаю зарядку.
Потом профессор начал стучать по Саниному телу; он что-то искал и слушал. Он даже лег на Саню ухом и заставил его делать глубокие вдохи.
— Дыши, Саня… — просил профессор. — Отлично!
— Еще раз! Прекрасно!
— А теперь набери воздух, выдохни и долго не дыши. Вот это у тебя здорово получилось, Саня.
Затем профессор поднялся и пошел мыть руки. Ольга Алексеевна держала в руках полотенце и молчала: она ждала, что скажет профессор.
Но и профессор молчал.
И так они долго молчали, пока я не стала лаять, потому что молчание было невыносимым.
— Тихо, — попросила меня Ольга Алексеевна. — Профессор должен подумать.
И тогда профессор повел бровями и сказал очень твердо.