— Ага, к-кор-ролева!
Вслед затем графин, тарелки, солонки, хлеб — все посыпалось на Мартынова. Одной рукой он ухватил и стянул на себя скатерть, затем другой рукой с силой оттолкнул длинный и тяжелый стол.
Катя вскрикнула. Мартынов хмуро и грузно встал, поднял руки над головой и грохнулся на осколки посуды. У него был припадок, и не моими слабыми руками было с ним справиться. Он отбивался, расшвыривал ногами и руками стулья, столики, упавшие вазы с цветами. Он не кричал, только напряженно стонал. Руки его были порезаны осколками посуды, серая тужурка перепачкана кремом.
Мы уже хотели послать за кем-нибудь из рабочих, когда так же внезапно Мартынов затих. Катя выслала прислугу из столовой, и мы с ней осторожно приподняли Мартынова и повели его в гостиную, где уложили на диван. Он старался передвигать ногами и смотрел виновато и испуганно, как больной. Когда мы его уложили, он сразу уснул мертвым сном.
Чтобы не будить Мартынова, мы притворили двери и ушли наверх к Кате. Иногда я спускался и слушал: Мартынов спал.
— Как это ужасно, Костя!
— Да; и это я виноват. У него запой кончился, я знаю. Если бы я не выдумал этой глупости…
— Может быть, теперь он выспится, и все пройдет. Но он такой самолюбивый, будет мучиться.
— Он в тебя влюблен, Катя, и это хуже всего. Я боюсь, что он опять запьет, просто уж — от обиды. Как его удержать — право, не пойму.
Катя сказала задумчиво:
— Странная любовь… Разве от любви пьют?
— Пьют не от любви, а от… как это сказать… от безнадежности. Впрочем, Мартынов и раньше пил.
— Вот то-то. А все-таки что же с ним делать?
— Попробуй, когда он проснется, с ним поговорить, утешь его, скажи, что это все пустяки, что он болен.
— Я попробую…
Мартынов спал уже часа три-четыре. Мы не знали, нужно ли его будить, уложить в постель, или оставить так. Пожалуй, будет лучше, если я увезу его домой, — воздух может оказаться ему полезным.
Я еще раз спустился вниз и заглянул в комнату.
Диван был пуст. Мартынов исчез. В передней я нашел его фуражку, но пальто не было.
Я оставался у сестры до позднего вечера, думая, что Мартынов может вернуться. К ночи, захватив его фуражку, я уехал домой. Отворила мне заспанная Марья Ивановна. От нее я узнал, что Мартынов домой не возвращался.
Вечером, дома
Я сижу у стола, зубрю курс гражданского права и думаю о том, какой я все-таки хороший: не пьяница, давно не играл на биллиарде, во второй половине месяца еще имею в кармане семь рублей и прочитал сегодня двадцать страниц гражданского права. Пересчитываю: ну, не двадцать, а все-таки шестнадцать.
Мартынов лежит в своей комнате на постели совершенно трезвый. После печального путешествия в Сокольники он пропадал два дня, и где он был — я так и не знаю. Он явился домой поутру, усталый, бледный, пришибленный, в чужой потасканной штатской шляпе с большими полями; теперь вторые сутки он отлеживается и со мной не разговаривает, только говорит: «Спасибо, Костя», — когда я ставлю перед ним стакан чая и тарелочку с хлебом и колбасой. Да еще, когда я попробовал спросить: «Ну что, Мартынов, плохо?» — он посмотрел удивленно и ответил:
— Нет, почему же? Ничего.
Но пора бы и заговорить Мартынову!
Вообще пора бы остепениться. Учебный год кончается, скоро экзамены, на улицах уже появились лотки с мочеными яблоками. Лично я побаиваюсь гражданского права — у нас Кассо [18]!
Начинает смеркаться. Слышу, как Мартынов встал и умывается.
— Погулять не пойдем, Мартынов?
Он входит, садится на мою постель и смотрит на меня молчаливо и задумчиво, как нездешний. Положительно — пора Мартынову заговорить!
Пока я думаю, как ему помочь в этом, он заговаривает сам, отведя глаза в сторону:
— Скажи, Костя, очень гадко это вышло?
— Что?
— Ну, ты знаешь что. Там, у королевы…
— Да, нехорошо, конечно.
Он, помолчав, продолжает:
— Больше уж не увижу ее.
— Вот чепуха. Как не увидишь? Поедем к ней в воскресенье — и все.
— Нет, больше не увижу.
— Это я был виноват, Мартынов, ты меня прости.
— Чем ты виноват? Нет, брат, тут дело сложное… то есть не сложное, а совсем простое.
Хорошо все-таки, что Мартынов заговорил! Теперь понемногу неприятное забудется.
18
Кассо Лев Аристидович (1865–1914) — известный юрист, министр просвещения Российской империи (1910–1914).