— Что с вами? — повторил рыцарь, подошел к дочери и провел рукой по ее голове.
Поняв, что отец не сердится, Эрменегильда рассказала о школяре и о его книге и стала просить разрешения вызвать к себе Ива.
— А, это тот самый виллан! Помню. Он довольно дерзко говорил со мной.
— Мой добрый сир, — поспешил перебить Госелен, — он сделал это по своей неопытности, исключительно по неопытности. Смею уверить вашу милость в полной преданности моего друга к знатным особам. Посмею напомнить вашей милости, что это он тогда, в лесу, указал барону де Понфору направление бега оленя.
— Которого барон так и не нашел.
Госелен пожал плечами, развел руками:
— Это не умаляет, сир, искреннего усердия моего друга.
— Хорошо, я подумаю, — сказал рыцарь и сел на скамью.
По тому, как отец глубоко вздохнул, садясь, как нахмурил брови и склонил голову, Эрменегильда угадала его плохое настроение, более того — сильное беспокойство. Она приметила, что, когда отец чем‑то взволнован, его некрасивое лицо носит отпечаток особенной грусти, делающей его жалким и трогательным. Она подсела к нему и обняла рукой. Рыцарь Рамбер скривил губы в жалобную улыбку:
— Ты очень хочешь, чтобы пришел этот школяр?
— Очень!
— Хорошо, я прикажу.
Лицо Эрменегильды залилось румянцем. Она поцеловала руку отца, потом подняла глаза и, ласково глядя ему в Лицо, спросила:
— Что так заботит вас? Почему вы такой грустный? Не случилось ли чего‑нибудь дурного?
— О нет!
— Я вижу, что вас беспокоит что‑то.
— Да нет же, нет!
Рыцарь Рамбер встал, подошел к окну, потом снова подошел к дочери и кивнул в сторону Госелена:
— Вот он и приведет тебе своего друга.
— Если вы такой добрый ко мне, — сказала Эрменегильда, — то будьте им до конца, объяснив причину вашего беспокойства. Я очень прошу вас об этом.
Она подошла к отцу и положила руки ему на плечи.
— Уверяю тебя, что ничего ужасного не случилось. Но, если ты так настаиваешь, изволь. Все эти дни барон не в духе; и сегодня он в раздражении наговорил мне всякой всячины, вот и все. Я никак не могу привыкнуть к этим вспышкам, но, в общем, это сущие пустяки!
— А что так рассердило барона?
— Тоже пустяки: эта вечная ненависть к дю Крюзье. Когда барон вспоминает про это, всегда приходит в скверное настроение.
Госелен подошел к ним.
— Что тебе? — спросил рыцарь.
— Осмелюсь спросить: вы изволили, кажется, сказать «Крюзье»?
— Дю Крюзье. Да, а что?
— Не возле ли Шартра находится домен этого сеньора?
— Да, недалеко. А ты знаешь эти места?
— Нет, но их хорошо знает мой друг школяр.
— Школяр?
— Да, он рассказывал мне про деревню, где он родился, и называл ее Крюзье, говорил, что она недалеко от Шартра.
Рыцарь Рамбер снова сел на скамью:
— Так ты говоришь, что школяр оттуда?
— Да.
— Он виллан. Значит, подданный дю Крюзье?
— Вероятно.
Чуть заметная искра блеснула в тусклых глазах старика. Он закусил ус и задумался. Потом встал и, приглаживая свои топорщившиеся редкие волосы, молча стал ходить взад и вперед по комнате.
— Так, так… — пробормотал он, словно вспомнив о начатом разговоре. — Значит, это он и указал барону на оленя?
— Да, — подтвердил Госелен.
Пройдя еще несколько шагов по комнате, рыцарь Рамбер остановился около дочери:
— А ты очень хочешь позвать этого школяра?
— Очень!
В эту минуту раздался звон церковного колокола.
— Полдень, — сказал рыцарь и, поцеловав дочь в лоб, вышел.
— Беги за школяром! — нетерпеливо сказала Эрменегильда Госелену.
— Бегу, госпожа! — воскликнул жонглер, исчезая за дверью.
Глава IV
НИЖНИЙ ДВОР
В отличие от верхнего двора, где чаще всего было пусто и тихо, где высшие чины замка двигались величаво, а низшие быстро, но бесшумно, на носках, включая и экюйе, носивших кушанья из кухни в главную башню к столу барона, в нижнем дворе шуму и беспорядочной беготни было достаточно, и высокая стена между этими двумя дворами как бы подтверждала наличие в замке двух совершенно различных миров — мира знати и мира простых людей.
Что же шумело и кто ходил или бегал на нижнем дворе? Лязгали железными засовами створы главных ворот, выпуская со двора или впуская в него хозяйственные возы, полевых рабочих или всадников, грохотала решетка, задвигаемая в воротах, гремели цепи подъемного моста при опускании его на рассвете и подъеме после заката солнца, что совпадало с утренним и вечерним звоном церковного колокола. Скрипели колеса, и ржали лошади, говорили, кричали, бранились люди у колодца, у пекарни, у псарни, птичника, кузницы, у плотницкой, у поварни и скотного сарая, у жилых домишек ремесленников и рабочих и других козяйственных построек, расположенных вдоль стен обширного двора. Скулили и лаяли гончие собаки, кудахтали куры, гоготали гуси, стучали молотки плотников и звенела наковальня под молотом кузнеца…