Мыслей у Ива было много, и делиться ими с первым попавшимся человеком он не хотел. Не по летам был рассудителен Ив. Он не счел нужным рассказывать о том, что он сын простого виллана, что его отец, как и всякий крестьянин, копается с утра до ночи на жалком клочке земли в сто туазов[8] и почти весь урожай отдает за подати знатному рыцарю — владельцу земли, ходит в рваной одежде, подпоясанной веревкой, обувается воловью кожу, обмотанную лыком до колен, и спит на голой соломе. Что его мать умерла, когда он был совсем маленьким. Не хотел он говорить и о том, что и у него в подкладке камзола тоже зашито драгоценное для него письмо к известному в Париже магистру[9], написанное деревенским священником. Этот священник был единственным грамотным человеком не только во всей деревне, но и во всей округе. Когда жене местного сеньора приходила охота послушать чтение священного писания, его вызывали в замок. Он‑то и научил Ива латинской азбуке и с голоса молитвам «Отче наш» и святой деве. Когда Ив научился складывать буквы в слова и писать их, выучил молитвы, священник, зная бедственное положение его отца, посоветовал Иву идти в Париж и устроиться в одну из школ, славящихся своими учителями по всей стране и за ее рубежами. «Париж — город науки, — говорил он, — туда стекаются отовсюду, как к источнику вод живых, орошающих поверхность всей земли». Школы готовят церковнослужителей, учителей и переписчиков книг. «В основе учения, — говорил он, — семь ступеней лестницы премудрости, по ним надо взойти школяру к свету знания». И добавлял латинскими стихами:
И старик раскрывал большую старую книгу в деревянном, обшитом кожей переплете с листами пергамента, покрытыми ровным письмом с искусно переплетенной красной, зеленой и голубой вязью заглавных букв и показывал на одной из страниц изображение грамматики — «матери и основы семи свободных наук». Она была изображена в виде царицы, покоящейся под древом познания добра и зла. На голове ее — корона, в правой руке — нож для подчистки ошибок в рукописях, а в левой — связка прутьев для наказания нерадивых учеников. Священник говорил, что переписывание книг — «это подвиг бессмертный», и на особенно усердных переписчиков нисходит божья благодать. Так, у одного монаха, когда потух светильник, засияли пальцы левой руки, освещая страницу, которую он переписывал.
Он внушил своему ученику любовь к чтению, а с ней и страстное влечение к знанию, мечту стать таким же ученым, как и его учитель.
Отец Ива склонился на уговоры священника и отпустил сына в Париж: может быть, он, окончив учение в школе, станет сам учителем или клириком — им живется легче и лучше, чем вилланам.
Выслушав всяческие наставления отца и своего учителя, Ив стал собираться в далекий путь. Вместе с благословением старый священник подарил своему ученику небольшую книгу изречений отцов церкви, тщательно переписанных им самим. В конце последней страницы была сделана мелкая надпись: «Священника Гугона в молитвах помяните, что во Христову славу сию книгу написал». Ив с особенной тщательностью завернул и перевязал веревочкой этот подарок и уложил его на дно своего дорожного мешка.
После трогательного прощания с двумя единственными близкими для него людьми, провожаемый их лучшими напутствиями, полный надежд на успех задуманного, Ив бодро зашагал по большой дороге, ведущей в Шартр — столицу графства, а оттуда на северо–восток — в Париж, сто двадцать лет назад, в 987 году, ставший столицей французского королевства. «Город ни с каким иным не сравнимый, — как говорил Иву его деревенский наставник, — основанный в древности кельтским племенем паризиев на двух больших островах широкой полноводной Сены и названный ими «Лутуэци». Римляне, завоевавшие «Кельтскую Галлию», называли этот город «Лютеция паризиев», а франки, пришедшие в V веке на смену римлянам, называли город «Паризия».
Вот уже прошло шесть дней, как Ив покинул свою родную деревню, и всю дорогу в мечтах своих он рисовал себе этот великолепный город, «ни с каким иным не сравнимый», «город науки» и его будущего счастья.
Так шли они друг за дружкой, не останавливаясь, торопясь выйти из леса. Зелень закрывала свет, не давала прохлады: день был очень жаркий. Голова кружилась от духоты и дурманящего запаха увядающих трав. Болтавший вначале Госелен умолк. Слышался шелест раздвигаемых ими веток, сухой хруст под ногами и однообразный звон ручья.