Цунэмунэ и Корэката были схвачены и помещены под стражу во дворце. Смертная казнь для них была уже решена, но Министр из храма Хоссёдзи Тадамити[129] изволил сказать:
— Со времён государя Сага, когда был предан смерти Наканари[130], долгие годы не было смертной казни. В смуту годов Хогэн сёнагон Синдзэй, хоть был и мужем великой учёности, по ошибке начал казнить — и что же? — двух лет не прошло, и началась прошлогодняя смута! Правду говорят, что если за проступки казнить, то вооружённые мятежи не прекратятся — подтверждение тому мы видим воочию. Если рубить головы вельможам да сановникам без разбора — что же это будет? Слыхал я: «Из дальней ссылки не возвращаются, потому она приравнивается к смертной казни». Вот и надобно всем смертную казнь заменить дальней ссылкой! — и все восхищались его словами, говоря:
— Хорошо сказал господин министр! С тех пор, как его предок заслужил высший придворный ранг[131], на протяжении многих поколений их род охранял государей, осуществляя праведное правление. И нынешние его слова тоже мудры — несомненно, процветание ждёт и его потомков!
Сёнагон-инок Синдзэй имел двенадцать сыновей — монахов и мирян. Всем им, сосланным в разные земли, позволено было вернуться в столицу. И всё же как тяжело было на сердце у госпожи Ки-но Нии! Сражавшийся за власть Нобуёри повержен, но погиб и сёнагон-инок Синдзэй. Был бы он сослан — в какую бы землю ни сослали его — он был бы прощён, и вот, видя своих сыновей, возвращающихся из ссылки, грустила она о том, кто уже не вернётся. И государь-инок, лишившись того, с кем держал совет по делам государства, втайне скорбел о Синдзэе.
Дайнагона Цунэмунэ сослали в край Ава. Бэтто Корэката постригся в монахи, и сослали его в край Нагато. Тюнагон из Фусими Моронака сохранил и вернул государю священное зеркало, а потому вина в пособничестве Нобуёри была ему прощена. Однако же все сановники были единодушны: «Не должно его оставлять в столице!» — и отправили его туда же, откуда вернулся Харима-но тюдзё Сигэнори, в Муро-но Ясима, что в краю Симоцукэ. Когда переправлялся он через Яцухаси — Восемь мостов, что в земле Микава, он сложил:
| Не мог бы во сне | Юмэ ни дани |
| Представить, что буду | Какутэ Микава но |
| Переходить | Яцухаси о |
| Восемь мостов, что в Микава, | Ватару бэеи то па |
| Следуя в ссылку. | Омой я ва сэси |
Государь-инок, услышав эти строки, поспешил вернуть его из ссылки.
А новый дайнагон Цунэмунэ позже, вернувшись из земли Ава, куда был сослан, стал даже Правым министром, и прозвали его Министр Ава. Левый министр[132] Корэмити из усадьбы на проспекте Оомия сказал:
— Живя в этом мире, какие только нелепицы не услышишь! В нашей стране уже был Министр Киби[133] — Просо. Теперь появился и Министр Ава — Пшено. Вот увидите — будет ещё и Министр Овёс!
А когда министра Корэмити приглашали на пиршество по случаю назначения Цунэмунэ Правым министром, он, выслушав гонца, тут же ответил:
— Никак не могу пойти — Министр Пшено ведь по случаю своего возвращения в столицу будет угощать из «походной кормушки»[134]! — знавшие предыдущую шутку люди премного потешались этому.
А постригшийся в монахи ссыльный бэтто Корэката в который раз слышал, что ему ещё не даровано прощения, и очень страдал. Как-то в письме к знакомым дамам при дворе он написал, изливая свою печаль:
| Услыхал, что придётся | Коно сэ ни мо |
| Погибнуть в этом потоке — | Сидзуму то кикэба |
| Слёз река | Намидагава |
| Теченьем своим | Нагарэси ёри мо |
| Омочила мои рукава. | Нуруру содэ кана |
Придворные дамы принялись пересказывать этот стих друг другу. Дошло это и до государя, а он, проникшись жалостью, приказал вернуть ссыльного в столицу.
4 | О ССЫЛКЕ ЁРИТОМО, А ТАКЖЕ О СНЕ, КОТОРЫЙ ПРИСНИЛСЯ МОРИЯСУ
Госпожа Икэ-доно всячески хлопотала за Ёритомо, и смертный приговор ему был отменён, а вместо того отправили его в ссылку в землю Идзу. Икэ-доно призвала Ёритомо и изволила молвить:
— То, что до вчерашнего дня разбивало моё сердце, сегодня оборотилось великой радостью, и тебя отправляют в Идзу. Я, монахиня, с годов цветущей юности, если что-то вызывало жалость и сострадание, то не могла молча смотреть, заступалась за многих, и многим сберегла их головы. Сейчас-то я уже ни на что не гожусь, все уже привыкли к тому, что я говорю, и знала я, что Киёмори меня не послушает. Но я всё же надеялась — а вдруг что- то и выйдет? — и вот, может, вовсе и не из-за меня, но как бы то ни было, тебя помиловали. За всю свою жизнь не упомню, чтобы чувствовала я такую радость, и не думаю, что ещё когда-нибудь буду радоваться сильнее, чем нынче! — а Ёритомо отвечал:
Икэ-доно призвала Ёритомо и изволила молвить: «Го, что до вчерашнего дня разбивало моё сердце, сегодня оборотилось великой радостью, и тебя отправляют в Идзу!
— Только благодаря вашей милости остался я жив. В грядущих жизнях, в будущих мирах смогу ли когда отблагодарить вас? Хотя всякое ещё может случиться со мной в дороге, и в далёком краю испытаю печаль, но я ни о чём не сожалею. Только вот, в долгой дороге в глуши некому мне служить, и непосильны мне будут тяготы пути, — и говорила госпожа Икэ-доно:
— Я тоже думала об этом. Многие ведь служили у вас, пока твой отец был жив, но разбежались в испуге. Если объявить о твоём помиловании — разве не объявятся те, кто служил вам долгие годы? — тогда Ёритомо договорился с Яхэй-бёэ, объявил, что помилован, и собралось семь-восемь десятков самураев и челяди.
Среди пришедших к нему было более тридцати самураев. Все они в один голос твердили:
— Уйдите от мира, и тем успокойте сердце госпожи Икэ-доно — а тогда и поедем в край Идзу! — и лишь Минамото-но Мориясу тайно нашёптывал:
— Что бы вам ни говорили, делайте вид, что не слышите! Пожалейте свои волосы!
Как-то раз Мориясу говорил:
— То, что вы спаслись один из тысячи — не случайно! — настаивал он. — Это случилось по воле бодхисаттвы Хатимана!
Ёритомо ничего не отвечал, когда ему говорили: «Постригись в монахи!», и молчал, когда уговаривали: «Не стригись!» Страшно подумать, что было у него на сердце!
В двадцатый день третьей луны первого года Эйряку Ёритомо, получив приказ отправляться в край Идзу, заехал попрощаться к госпоже Икэ-доно. Она приподняла край занавеси и взглянула на него:
— Подойди-ка поближе! — подозвала его, пристально посмотрела на него. — Мне удалось спасти твою драгоценную жизнь, так слушай, и не отступай от моих слов! Лук и стрелы, большие и малые мечи — в руки не брать и в глаза не видеть! Не занимайся охотой и ловлей рыбы, и даже думать о них не смей! Люди злословят, и кто знает, какую клевету могут возвести — так сделай, чтоб я в своей жизни, которой немного уж и осталось, не слышала о тебе плохого. Горько будет, если тебя снова постигнет несчастье. Из-за какой же кармы в прошлых жизнях можно так жалеть чужого ребёнка! Мучительно мне, если люди страдают! — говорила она, не в силах сдержать слёзы. А Ёритомо, хоть и шла ему всего четырнадцатая весна и можно было бы посчитать его ребёнком, тонко чувствовал доброту к нему, и, залившись слезами, не поднимал лица. Спустя какое-то время, когда ему удалось сдержать слёзы, он вымолвил:
131
13 «Предок» — Накатоми-но Камако, основатель рода Фудзивара; см. Фудзивара-но Камагари.
132
14 В данное время Фудзивара-но Корэмити, называемый в тексте как «Левый министр из усадьбы на проспекте Оомия», уже занимал должность Главного министра.
133
15 Киби — древнее название земли на западе о-ва Хонсю. После реформ Тайка разделена на земли Бидзэн, Биттю, Бинго и Мимасака. Министр из Киби — чиновник эпохи Нара, Киби-но Макиби (695–775), происходил из рода Симоцумити — одной из ветви рода Киби.
134
16 В оригинале — шутка, построенная на игре слов: Ава (название земли) — «ава» (пшено), «хатаго» — пир по случаю окончания путешествия, а также походная кормушка (корзина) для лошадей.