Ясное дело: на уроке Терёхин никогда бы не осмелился выкинуть подобную штуку. А тут можно, Макаров не учитель, Макаров не накажет, не станет жаловаться, не потащит к директору. Всё это Борька, конечно, учитывал.
А честное слово, стоило бы сейчас взять Борьку за шкирку и доставить в кабинет директора — пусть бы почувствовал. Только для самого Макарова это означало бы признать своё поражение, своё бессилие. Может быть, Борька как раз этого и добивался?
— Ну скажи: с чего взбрело тебе показывать свою смелость? — сказал Макаров.
Терёхин слегка пожал плечами и не удостоил его ответом.
Ребята уже сбежали вниз, уже окружили их, и Борька явно рисовался. Теперь, что ни говори, он всё равно будет героем. Не каждый решится слезть по трубе с четвёртого этажа.
Макаров почувствовал, как обида и злость закипают в нём. И нарочно ведь момент выбрал — показать хотел, что все эти рассказы макаровские про учения для него ноль без палочки. Или назло Макарову специально устроил этот спектакль?
Макаров торопливо вытащил портсигар и закурил.
— Думаешь, это великая смелость — сползти по трубе? — сказал он. — Очень много мужества требуется для этого? Как бы не так!
— Ты думаешь, Терёхин, ты свою храбрость показываешь? — вмешалась Люда Лепёшкина. Неужели и она поняла, что Макаров не в силах переломить молчаливое Борькино упрямство, и решила прийти на выручку? Только этого не хватало! — Ты не храбрость — ты только дурость свою показываешь!
— Зато ты больно умная, — лениво сказал Терёхин.
— Вот разбился бы, хорошо было бы, да? — подхватила и Валя Горохова. — А Станиславу Михайловичу отвечать за тебя, да?
— Да при чём здесь отвечать не отвечать! — сердито сказал Макаров. — Разве в этом дело? Вот, я скажу, был у нас в прошлом году в роте один солдат, тоже мастер всякие фокусы выкидывать: то сострит в строю — храбрость свою перед командирами демонстрирует, то за оголённый провод под напряжением схватится — тоже выдержкой своей хвалится ещё что-нибудь в том же роде. А потом однажды, когда был в карауле, на посту заснул. Разводящий пришёл — где часовой? Нет часового! А он к цистерне прислонился, сидит и спит. Вот тебе и стойкость! Вот тебе и смелость! Потому что ночью, в мороз, два часа на посту отстоять куда труднее, чем на глазах у всего взвода с командиром пререкаться…
— Я бы не уснул, — сказал Терёхин.
— Не знаю. Это мне неизвестно, — сказал Макаров.
Терёхин насмешливо хмыкнул.
— Силы воли у тебя маловато, — сказал Макаров.
— Это почему? — мгновенно обиделся Борька.
— А сам не знаешь? Не догадываешься? Вон по углам, по уборным прячешься — похудел уже, позеленел от своего курева, а можешь отказаться? Чёрта с два! Потому что это сложнее, чем лазить по трубам!
— А вы? — спросил Терёхин.
— Что я?
— Вы же курите!
— Так я же взрослый! — сказал Макаров.
Терёхин понимающе усмехнулся в ответ: мол, слыхали эти басенки! Он был убеждён, что сами взрослые живут иным законам, чем те, которые они навязывают ребятам. «Взрослым можно, а детям нельзя», — он уже не верил в эти сказочки.
Макаров отшвырнул горящую сигарету.
— Ладно, — сказал он. — Ты прав. С этого дня я больше не курю. С этой минуты. Понял?
Борька ошеломленно смотрел на него.
— И у меня хватит силы воли сдержать своё слово — не беспокойся! А ты вот только языком болтаешь!
— Это почему же болтаю? Захочу и брошу!
— А ты захоти! — не давая Терёхину опомниться, сказал Макаров. — Захоти! Давай на спор! Ну?
Он уже знал, был уверен, что на глазах у ребят Терёхин не сможет отказаться, пойти на попятный. Макаров вынул свой портсигар, открыл его и высыпал сигареты в мусорную урну.
— А теперь давай твои! — сказал он.
Терёхин послушно сунул руку в карман и протянул Макарову мятую, полупустую пачку сигарет.
— Значит, железно?
— Железно. А если кто не выдержит, тому что будет? — поинтересовался Терёхин.
— Позор! Вечный позор! — сказал Макаров. — Все ребята свидетели. Правильно?
— Правильно! Правильно! — охваченные весёлым азартом, закричали ребята.
— А как я узнаю: может быть, вы у себя там, в части, потихоньку будете курить? — сказал Терёхин.
— Э-э, брат, если так рассуждать, тогда и спорить нет никакого смысла. Тут уж только на честность. На обман идти — это уважение к самому себе потерять, я так понимаю, — сказал Макаров. — Так что давай-ка на совесть. Согласен?
— Согласен, — сказал Терёхин.
Они по всем правилам протянули друг другу руки, крепко соединили их, а затем Генка Смелковский ребром ладони разбил их.