Потом белое облачко возникло у рта Зойки Котельниковой:
— Ребята! А давайте огонь трением добывать!
— Потри лучше свой нос! — вяло отозвался Генка Смелковский.
И опять Макаров обрадовался. Пока ребята шутят, ещё не всё потеряно.
— Ребята, только не спать! Только не спать! — без конца повторял он. — Ребята, тормошите друг друга! Горохова. Иванов, не спать!
Они старались улыбнуться ему в ответ, но улыбки эти как бы всплывали поверх безразличного, усталого выражения на их лицах.
Пугали его те, кто молчал.
Молчала теперь маленькая Люда Лепёшкина, молчал Дима Иванов по прозвищу Большая Калория, замолчал и Лёня Беленький. Они сидели сжавшись, и ветер заносил их сухой снежной пылью.
Макаров почувствовал вдруг, что Люда перестала дрожать. Всё время ее била мелкая дрожь, она старалась справиться с ней и не могла. А теперь вдруг успокоилась — точно согрелась.
Макаров испуганно заглянул ей в лицо. Глаза Люды были закрыты. Он схватил её за плечи.
— Лепёшкина! Только не спать! Слышишь? Лепёшкина'.
— Да, да, я не сплю… — пробормотала она, но глаза её закрывались.
— Люда!
Отчаяние и страх охватили его. Да что ж это такое!
— Люда! Не спи!
Деревянными пальцами он начал торопливо расстёгивать свой бушлат. Потом стянул его с себя и принялся закутывать в бушлат Люду. Люда слабо сопротивлялась:
— Не надо… Мне и так уже тепло… Станислав Михайлович, а вы как же?..
— Я ничего! Я что! — торопливо говорил Макаров. — Нас. солдат, знаешь как закаляют! Нам никакой мороз не страшен!
— Не надо… — повторяла Люда. — А вы как же?..
— Ничего, ничего… Вот согреешься немного — отдашь Лёне. А Лёня — Вале… Вот так… Пустим бушлат по кругу… Все и отогреются…
Бушлат пошёл по кругу — ватный солдатский бушлат с блестящими пуговицами и надписью, старательно выведенной на обратной стороне ворота чернильным карандашом: «Макар.». Каждый из ребят грелся совсем немного — одну-две минуты — и передавал бушлат дальше.
А Макаров, оставшись в одной гимнастёрке, разводил в стороны руки, двигал плечами, лопатками, словно разминался перед соревнованиями, не давая закоченеть своему телу.
Бушлат тем временем приближался к нему, круг замыкался, но Макаров махнул рукой: мол, передавайте дальше.
Прошло минут двадцать, и бушлат опять вернулся к нему. Он ещё хранил чужое тепло, и Макарову пришлось сделать усилие над собой, чтобы не надеть его хоть на минуту.
— Я ничего, ничего… — приговаривал он.
Теперь ребята уже почти не шевелились — движение пробегало по цепочке, только когда передавали друг другу солдатский бушлат. Переходя из рук в руки, бушлат двигался по кругу, не давая ребятам впадать в забытьё. Казалось, у каждого из них теперь появилась цель: дождаться бушлата, закутаться в него, передать дальше…
А Макаров напряжённо вслушивался; он всё ещё надеялся с минуты на минуту услышать скрип снега под лыжами или отдалённое тарахтенье мотора. Но вокруг по-прежнему было тихо.
Потом ему вдруг стало казаться, будто он сидит возле костра, он даже видел колеблющиеся языки пламени и чувствовал, как тело его обдаёт теплом…
Макаров очнулся от шума мотора.
Он весь напрягся, стараясь сообразить, откуда доносится этот гул.
Затем он попытался подняться, но тут же снова сел — ноги закоченели и не слушались его. И все тело казалось чужим, оно отказывалось подчиняться его воле.
И всё-таки он заставил себя встать и на этот раз удержался на ногах.
Ребята кто поднялся, кто продолжал сидеть, но все услышали медленно нарастающий гул.
— Ура! Ура! — закричал кто-то, — кажется, Генка Смелковский.
Он и ещё двое мальчишек кинулись вверх по склону сопки. Они карабкались, проваливаясь в снег. Макаров едва различал на смутно белевшем снегу их фигуры. Наверно, им казалось, что оттуда, сверху, они скорее разглядят машину.
— Стойте! — крикнул Макаров, но голоса у него почти не было. — Стойте! — Он думал сейчас об одном: только бы в этот последний момент, когда помощь уже рядом, не растерять ребят. — Стойте! — хрипло крикнул он ещё раз.
Но они не слышали его. На негнущихся ногах он принялся карабкаться вверх вслед за ними.