Говорить речи Луговой не любил и не умел. Получалось как-то сухо, примитивно. «Слов много — а мыслей мало. Жую жвачку, толкую то, что всем известно,— говорил он себе, — целую речугу отвалил, а с кем полемизировал? С Лютовым да двумя-тремя вроде него. Так вызови его в кабинет и растолкуй. А нечего всему коллективу азбучные истины разъяснять».
Он и не предполагал, что его далеко не блестящее по форме выступление вызвало немало споров в редакции, нашло не только своих горячих сторонников, но и противников, и гораздо больше, чем двух-трех, как он думал.
А энергичные и твердые методы, какими он проводил свою линию, снискали ему у многих репутацию диктатора, не желающего считаться ни с чьим мнением, кроме своего.
Он не догадывался тогда, какие трудные минуты ждут его впереди, сколько будет разочарований, огорчений, сомнений.
Он был весь охвачен новыми делами, возвращался домой иной раз поздно вечером, работал по субботам.
—Не успел перейти в новую редакцию — уже завел себе кого-то, — язвила Люся, — интересно посмотреть на твою секретаршу.
И в первый же раз, когда зашла зачем-то к мужу в редакцию, бросила долгий, испытующий взгляд на его секретаршу.
Люся была разочарована. Повода для очередной ссоры не нашлось. Даже при ее болезненной ревности заподозрить мужа в связи с некрасивой, какой-то хилой девушкой неопределенного возраста, с болезненным цветом лица Люся не могла.
Луговой был доволен своей секретаршей. Катя была удивительно работящей, толковой девушкой, таившей за невзрачным видом массу ценных качеств и глубоко преданной ему.
За Лугового она готова была в огонь и в воду.
—Это ты молодец, — сказал ему Журавлев, как раз и порекомендовавший Катю, — что взял ее. Она не подведет. Дай бог работник. Кто в журнале или газете «человек номер один»? Главный редактор. Согласен. А номер два? Его секретарь. Поверь. Уж я-то знаю.
Луговой любил ясность в отношениях, поэтому, когда до него дошли слухи о разговорах, которые вел за его спиной, правда крайне осторожно, Лютов, он просто пригласил его в кабинет и сказал:
—Садитесь, Родион Пантелеевич. Я не великий любитель выяснять отношения, тем более в служебном плане. Да вот приходится, — он вздохнул. — Если вам не нравится, как я делаю журнал, почему вы остались?
Лютов сидел с опущенной головой, высокие залысины его сверкали, длинное костистое тело неудобно примостилось в кресле — он молчал.
—Я вас не держал. Вы сами попросили, — заметил Луговой.
Лютов поднял голову. Он устремил на Лугового пронзительный взгляд. В этом взгляде были обида, злость, возмущение, страх, бесшабашная решимость... Чего только не было в этом взгляде!
- «Как я делаю журнал»! — сказал он глухо. — «Я делаю»! А может, не вы один его делаете? А? Может, целый коллектив, мы все? А вы... вы. Вы, может быть, мешаете? Ну, не мешаете... это я зря сказал, но не всегда помогаете? Ошибаетесь, даете неверные указания, заказываете ненужные материалы, а нужные бракуете? А?
- Не передергивайте, Родион Пантелеевич, вы отлично поняли, что я хотел сказать. Конечно, я тоже иногда ошибаюсь...
- Иногда? — перебил Лютов. — Иногда! Да вы все время ошибаетесь. С первого шага! Вы не имели права согласиться идти на журнал. Вы не можете его редактировать! Вы не понимаете самой сути спортивного издания! Пишите, пишите! Вы прекрасный очеркист, публицист, фельетонист, не знаю уж там, кто еще! Но не редактор! Не редактор!
- Чтобы так говорить, надо иметь основания. — Луговой встал, он был глубоко уязвлен. — Понимаю, вы обижены, вы считали себя лучшим редактором на свете, и вдруг нате! Назначают какого-то Лугового! Щелкопера! Дилетанта!
В дверь заглянула Катя и, застыв на мгновение, исчезла. Луговой нервным движением нажал клавишу интерфона.
- Катя!
- Да, Александр Александрович.
- Меня нет! Не пускайте ко мне и не соединяйте.
- Хорошо, Александр Александрович.
- Я говорил...— снова начал он, но Лютов крикливо перебил:
- Вы говорили, вы говорили! Важно не то, что вы говорите, а то, что делаете. Вы разрушили журнал! Вы превратили его в «роман-газету», в сборник поэзии, в альманах «На суше и на мОре», в развлекательный листок! Настоящий любитель спорта не найдет в нем ни глубокого отчета, ни анализа, ни научного обзора, ни авторитетной статьи...
- К черту! К черту! — вспылил Луговой. — Я знаю эти ваши ветхозаветные теории. Уж лучше, чтоб журнал был «роман-газетой», чем, как при вас, телефонным справочником — имена да цифры. Что узнавал читатель? Кто, сколько и за сколько пробежал, кто, кому, когда забил гол. Все! Ничего больше. А статьи ваши хваленые, в них авторитетного только и было, что имя автора. А остальное — жвачка — за всех писали, и писал всегда один и тот же ваш сотрудник. Старательный-— не спорю. Но одному за двадцатерых и Толстому бы не удалось написать.