Обед был накрыт на террасе большого ресторана, нависшей над каналом. Опустился вечер. Зажглись скрытые в листве цветные лампочки, подул свежий ветерок — он донес запах моря, гниющих водорослей, затхлости и плесени.
Тихо играл невидимый оркестр.
На пестрых скатертях возникли блюда с диковинными «дарами моря» — устрицами, кальмарами, креветками, омарами, какими-то морскими растениями, плетеные корзинки с хлебом, с фруктами, двухлитровые пузатые бутылки «кьянти» с соломенным основанием.
Зазвучал смех, громче стали голоса, то и дело кто-нибудь поднимался, пытаясь произнести тост, кто-то старался подпевать оркестру, кричал проплывавшим мимо шутки и приветствия.
Официанты, словно белые призраки, неслышно скользили между столиками, разнося блюда. Метрдотель в черном смокинге орлиным взором следил за работой официантов, и крючковатый нос его над тонкогубым ртом напоминал орлиный клюв.
Луговой, Донской, Попов сидели рядом. Донской внимательно наблюдал все вокруг, иногда украдкой вынимал блокнот и незаметно что-то записывал. Луговой знал, что из этих записей родится потом, по возвращении, а быть может, много позже, через месяцы и годы, очерк или обрамление или фон очерка, а кто знает, быть может, и рассказ.
Луговой вздохнул.
Попов вспотел. Он много ел, много пил (что, впрочем, никак не отражалось на нем). Он уже который раз был за границей, все видел-перевидел. И снял-переснял. Он устал и, вытирая большим синим платком мокрую шею, втайне мечтал поскорее очутиться в постели.
- Интересно? — спросил Луговой Донского.
- Очень, — серьезно ответил Донской, — побывать здесь, в Венеции, — это удача.
- Да, вот и я все мечтал, — сказал Луговой.— С детства знаешь о Венеции, читаешь, видишь в книгах и в кино, представляешь себе, а вот приехал — и все по-другому.
- Хуже?
- Печальней. Загубили город, — грустно сказал Луговой.
Они помолчали.
Неожиданно с черного неба полоснула яркая молния и прогрохотал раскатистый гром. Только теперь стало заметно, что сверкавшие на небе крупные звезды куда-то исчезли, что небо черно из-за низко нависших туч.
Журналисты заторопились. Первые крупные частые капли забарабанили по асфальту, когда они уже сидели в своем автобусе. Через минуту казалось, что за окнами автобуса аквариум — сплошная стена воды окружила машину, свет мощных фар еле пробивал этот небесный поток, и автобус, как и все другие машины на шоссе, двигался еле-еле сквозь опустившиеся с неба на землю толстые, как лианы, водяные канаты.
Вернулись за полночь и с наслаждением завалились спать. А наутро проснулись от яркого солнца, бившего в окна, от гомона птиц. Было воскресенье, казалось, город вымер, только табунки туристов бродили по улицам древней Феррары.
Бафико заехал за Луговым. Прихватив Донского и Попова, они отправились смотреть город. Феррара — бывшая крепость — замкнута остатками старинных стен и укреплений. Они проехали вдоль них, прошлись под гулкими сводами замка Эстензи, опустились в глубокие его подземные тюрьмы-подвалы, осмотрели музеи и картинные галереи и парк, где росли трогательные березки, привезенные из далекого Краснодара, города-побратима. Пообедали в ресторанчике и поехали на футбол.
Стадион был маленький, какой-то домашний. Трибуны заполнили местные болельщики, но было и много приезжих из соседних городов.
Как всегда, когда встречается молодежь, игра шла остро, с азартом, с риском. На игроков не давили еще завоеванные титулы, их не пугал проигрыш. Они играли, получая удовольствие от самой игры.
То был спорт.
Выиграли советкие юниоры. Им горячо аплодировали. Попов подошел к Луговому после игры запыхавшийся и взмокший, он был доволен: снимки должны были получиться отличными, особенно групповой портрет победителей, обмен вымпелами, первый удар по мячу, прыжки вратаря.
— Порядок! — сказал он удовлетворенно. — Будет что показать.
Лугового поздравляли. Хвалили молодых советских футболистов, разбирали прошедший матч.
Вот тогда-то у него и возникла идея. Среди футболистов был небольшого роста крепкий паренек — Гарий Лукичев. Луговой хорошо помнил, как несколько лет назад в соревнованиях на приз «Кожаный мяч» он приметил маленького школьника, казавшегося толстеньким и неуклюжим. Однакоч на поле его неуклюжесть пропадала, он носился без устали, частенько толкался, нарушая правила, за что его команде назначили пенальти. Зато и сам он забил три гола.
Луговой подозвал паренька после игры — оказалось, что он не толстый, а коренастый. Гарий смотрел исподлобья, не зная, зачем его звали.