- Возможно, хоть и сомневаюсь — не тот специалист у нас нынче. То, что вы сообщаете, им давно известно. Но если предположить, что специалистам, то почему она идет по массово-популярной редакции стотысячным, как мне сообщили, тиражом? Простите, но это же справочник.
Вы все это написали? — ровным голосом спросил Лютов.
- Нет, Родион Пантелеевич, не написал и никому, кроме вас, не говорил. И не скажу. Я вернул - рукопись в издательство, извинившись за невыполненное обещание и сославшись на занятость. Издадут — их дело. Если выйдет, я тоже не буду высказывать своего отношения к ней, хоть это и беспринципно,— он усмехнулся,— но вам я считал обязанным сказать. У меня все.
Лютов встал, молча дошел до двери. Обернулся.
—Спасибо и на том,— он с трудом скрывал ярость,—завистливый вы все-таки человек, Александр Александрович, не думал, не думал, мелочный...
И, не дав Луговому вымолвить слова, скрылся за дверью. Некоторое время Луговой сидел молча, стараясь успокоиться. Наконец взял себя в руки. Поднял трубку и пригласил Родионова.
Родионов появился так быстро, словно караулил за дверью.
Он вошел с печальным видом, заговорил первый.
—Все знаю, Александр Александрович. Виноват. Даем поправку, я уже звонил в комитет.
Луговой махнул рукой. То ли разговор с Лютовым отнял слишком много нервных сил, то ли он посчитал бессмысленным выговаривать человеку, и без того осознавшему свою ошибку и явно переживавшему из-за нее.
Когда Родионов вышел, Луговой занялся повседневными делами. Несли верстку на подпись, совещались художники, звонили из многих мест, и во многие места звонил он.
Луговой просматривал письма, отчеты, графики, кто-то уходил в отпуск, заболела машинистка, опаздывала типография.
Надо было принять нового сотрудника, поговорить с автором, отдать распоряжение и распоряжение получить.
Так прошел день, обычный рабочий день. Наконец пробило шесть, и редакция опустела.
Луговой собирал бумаги на столе — ему нужно было подготовиться к докладу, который предстояло сделать на заседании президиума федерации.
Он посмотрел в окно. Осень надвигалась тяжело и медленно, ясные холодные дни сменились серыми и дождливыми. Вот и сейчас за окном стало совсем темно от тяжелых графитовых туч, шел дождь, не крупный, но бесконечный и скучный.
Он вернулся мыслями к тому ясному дню, когда они гуляли с Ириной в Ботаническом саду...
В это время через полуоткрытую дверь приемной он услышал какой-то смутный шум, громкий, почти истеричный голос Кати (в жизни он не думал, что у нее может быть такой голос!), чей-то настойчивый баритон.
—Он занят! Занят, я сказала! — кричала Катя.—Погодите, я сама доложу, подождите здесь. Не входите же!
В приемной стоял Алеша, литсотрудник из центральной спортивной газеты, которого он хорошо знал. Алеша держал в руках коричневую папку, дождь стекал с его зеленой балоньи, мокрые волосы прилипли ко лбу. Вход в кабинет ему преграждала Катя. Когда она обернулась, Луговой был поражен ее заплаканными глазами, выражением отчаяния на ее некрасивом побледневшем лице.
И в ту же минуту за его спиной зазвонил телефон.
Луговой сделал Алеше приглашающий жест и торопливо подошел к неумолкавшему аппарату.
- Слушаю,— сказал он, подняв трубку.
- Ты еще не ушел? — услышал он глухой голос председателя месткома газеты.— Хорошо, значит, Алексей застал тебя. Так будешь подписывать?
- Что подписывать? — Луговой не понял.
А тем временем Алеша вошел в кабинет, раскрыл папку и, видимо догадываясь, о чем идет речь, показал глазами на лист лежавший в ней бумаги. Луговой протянул руку, но в то же мгновение Катя перехватила лист и встала между Луговым и Алешей.
—Он тебе еще не показывал? — гудел в трубке печальный голос.— Несчастье, Александр. Прямо верить не хочется. Ирина наша, Ганская, ты же знал ее, погибла. Понимаешь, в пробеге этом чертовом, подробностей еще сами не знаем, даем некролог, она ведь от вас ездила с ними, так что, может, и твою подпись поставить? Или как? А то можно совместно...
Он еще что-то говорил, но Луговой не слышал. Он видел перед собой лишь испуганные, полные слез Катины глаза, белый лист, который она держала в руке, и где-то дальше, в сумерках комнаты, Алешу, открытую дверь в приемную, дождь за окном...
— Хорошо, я подпишу,— глухо сказал он и положил трубку.
Затем неторопливым движением взял из рук Кати лист, не видя написанного, поставил свою подпись и протянул Алеше. Катя почти выпихнула посланца из кабинета, вышла вслед за ним, плотно прикрыла дверь.