— А я как раз крою сюртук для пастора, — возвестил мистер Пови.
Его преподобие мистер Мерли, смотритель Уэслианского методистского округа, навещал мистера Бейнса каждую неделю. Во время последнего визита мистер Бейнс заметил, что сюртук пастора позеленел от старости, и приказал сшить и презентовать мистеру Мерли новый. Мистер Мерли, который питал поистине средневековую страсть к уловлению душ человеческих и щедро тратил свои деньги и здоровье на удовлетворение этой страсти, принял дар только во имя божье и подробно разъяснил мистеру Пови смысл слов Христа: «Кесарево кесарю, а богово Богу».
— Вижу, — язвительно ответила миссис Бейнс. — Но это не причина, чтобы сидеть без пиджака, да еще в такой холодной комнате. Это вам-то, с вашей зубной болью!
Действительно, мистер Пови всегда, когда кроил, сбрасывал пиджак. Вместо пиджака он надевал мерную ленту на шею.
— У меня зуб больше не болит, — робко сказал он, уронив большие ножницы и схватив кусок мела.
— Вздор! — бросила миссис Бейнс.
Это восклицание ошеломило мистера Пови. Миссис Бейнс не раз употребляла это выражение, но обычно приберегала его для лиц своего пола. Мистер Пови не мог припомнить, чтобы она ответила таким образом на какие-нибудь его слова. «Что случилось с этой женщиной?» — подумал он. Румянец, горевший на ее лице, не помог ему найти ответ на этот вопрос, потому что после работы в кухне по пятницам она всегда выходила оттуда раскрасневшейся.
— Все вы, мужчины, одинаковы, — продолжала она. — Как подумаете о зубном враче, так и выздоравливаете. Почему бы вам немедленно, как положено мужчине, не пойти к мистеру Кричлоу и не вырвать зуб?
Мистер Кричлоу удалял зубы, и его вывеска гласила: «Костоправ и фармацевт». Но у мистера Пови была своя точка зрения.
— Я не высокого мнения о мистере Кричлоу как о дантисте.
— Тогда, ради бога, идите в кабинет Аулснемов.
— Когда? Сейчас я, очевидно, пойти не могу, а завтра суббота.
— Почему вы не можете пойти сейчас?
— Ну, собственно, я мог бы пойти и сейчас, — признался он.
— В таком случае советую вам пойти и не возвращаться обратно с этим зубом. После я уложу вас в постель. Ну проявите хоть немного мужества!
— О, мужества!.. — повторил он обиженно.
Но тут послышалось пение идущей по коридору Констанции.
— Констанция, детка! — окликнула ее миссис Бейнс.
— Да, мама. — Она заглянула в комнату. — О! — Мистер Пови надевал пиджак.
— Мистер Пови идет к дантисту.
— Да, сейчас же, — подтвердил мистер Пови.
— О, я так рада! — воскликнула Констанция. У нее на лице было написано искреннее сочувствие без тени иронии. Мистер Пови мгновенно погрузился в этот поток сочувствия и сразу решил, что должен показать, какой он твердокаменный мужчина.
— И вообще-то, такие вопросы нужно решать сразу, — сказал он с холодным безразличием. — Я только накину пальто.
— Вот оно, — поспешила сообщить Констанция. Пальто и шляпа мистера Пови висели на крючке в коридоре, около комнаты. Она протянула пальто, от всего сердца желая услужить мистеру Пови.
— Я позвала тебя сюда не для того, чтобы ты стала камердинером мистера Пови, — довольно сурово прошептала миссис Бейнс, а вслух произнесла: — Я не могу остаться в лавке надолго, Констанция, но ты ведь сможешь побыть там до возвращения мистера Пови, не правда ли? Если что-нибудь случится, прибеги наверх и скажи мне.
— Хорошо, мама, — тотчас согласилась Констанция. Минутное колебание, и она отправилась было исполнять поручение.
— Сначала я хочу поговорить с тобой, детка, — остановила ее миссис Бейнс. Ее голос прозвучал как-то необычно: был полон значительности, доверия и поэтому был приятен и льстил Констанции.
— Я, пожалуй, выйду через боковую дверь, — сказал мистер Пови. — Здесь будет поближе.
Это действительно было так: он сократил свой путь ярдов на десять из предстоящих двух миль, пройдя не через лавку, а через боковую дверь. Никто бы не подумал, что он просто побаивается, как бы люди не догадались, куда он идет, и как бы миссис Бейнс не пошла за ним через лавку и не сделала в присутствии его помощниц какое-нибудь замечание, унижающее его достоинство? (Но миссис Бейнс это понимала.)
— Эта лента вам не понадобится, — сухо заметила миссис Бейнс, когда мистер Пови потянул на себя боковую дверь. Копны ленты свисали из-под пальто.
— Ой! — сердито произнес мистер Пови, досадуя на свою рассеянность.
— Я положу ее на место, — сказала Констанция, протягивая руку.
— Спасибо, — печальным голосом поблагодарил мистер Пови. — Не думаю, что со мной придется долго возиться, — добавил он с напряженной жалкой улыбкой.
Зятем он зашагал по Кинг-стрит, делая вид, что наслаждается прекрасным майским утром. Но в его бедном робком сердце для майского утра места не было.
— Эй, Пови! — донесся крик с Площади.
Но мистер Пови не обращал внимания на призывы. Он взялся за дело и оглядываться не собирался.
— Эй, Пови! Бесполезно!
Миссис Бейнс и Констанция стояли у двери. От Боултен-Терес, величественного сооружения, где разместились новые лавки, которые остальные жители Площади прозвали от зависти «воображалами», переходил дорогу мужчина средних лет. Он помахал рукой миссис Бейнс, державшей дверь открытой.
— Это доктор Гарроп, — сказала она Констанции. — Не удивлюсь, если ребенок наконец родился, а он, наверно, хочет сообщить об этом мистеру Пови.
От гордости Констанция залилась краской. Миссис Пови, супруга знаменитого кузена «нашего мистера Пови», кондитера и пекаря высшего класса в Боултен-Терес, нередко служила темой беседы в семье Бейнсов, но только теперь впервые миссис Бейнс заговорила в присутствии Констанции о тех заметных изменениях, которым подвергался внешний вид миссис Пови в течение последних месяцев. Подобная откровенность со стороны матери, да еще после разговора об уходе из школы, по-настоящему доказывала, что Констанция уже не девочка.
— Доброе утро, доктор.
Доктор, с небольшим саквояжем в руке, в бриджах для верховой езды (он последним из врачей Берсли сменил седло на дрожки), поклонился и поправил высокий черный галстук.
— Доброе утро! Доброе утро, барышня! Итак, мальчик.
— Там? — спросила миссис Бейнс, показывая на кондитерскую.
Доктор Гарроп утвердительно кивнул головой.
— Я хотел сообщить ему, — сказал он, глянув в сторону важно вышагивающего труса.
— Что я говорила, Констанция? — спросила миссис Бейнс, повернувшись к дочери.
Смущение Констанции было равносильно испытанному ею удовольствию. Торопившийся было доктор задержался у ступенек и, сунув руку в карман своих обширнейших бриджей, с улыбкой в маленьких глазах, смотрел на пышную матрону и стройную девицу.
— Да, — сказал он, — это продолжалось почти всю ночь. Трудно! Трудно!
— Но, надеюсь, все в порядке?
— О, да. Прелестный ребенок! Прелестный ребенок! Но при этом он причинил мамочке некоторые неприятности. Ничего нового? — Теперь он посмотрел на спальную мистера Бейнса.
— Нет, — ответила миссис Бейнс уже другим тоном.
— Держится молодцом?
— Да.
— Хорошо! Доброго, доброго вам утра.
Он направился к своему дому, расположенному несколько ниже по улице.
— Надеюсь, она теперь начнет новую жизнь, — заметила миссис Бейнс Констанции, закрыв дверь. Констанция знала, что ее мать имеет в виду жену кондитера, и поняла, что на это мало надежд.