— Рассказала что?
— Что ты хочешь стать учительницей.
— И стану! — заявила Софья с ожесточением.
«Ты плохо знаешь маму», — подумала Констанция, но вслух ничего не сказала.
Послышался еще один тяжкий вздох, а затем, таково уж свойство молодости, они обе уснули.
Ранним утром следующего дня Софья стояла у окна и глядела на Площадь. Была суббота, и по всей Площади воздвигались небольшие палатки под желтыми полотняными навесами для главного базара недели. В те варварские времена Берсли располагал величественным зданием, черным как базальт, где торговали разрубленными тушами, оно называлось «Бойня», но овощи, фрукты, сыр, яйца и булочки по-прежнему продавались под полотняными навесами. Теперь яйца продаются по пять фартингов штука во дворце, который стоит двадцать тысяч фунтов. Однако некоторые жители Берсли готовы утверждать, что все, вообще, изменилось и, в частности, из жизни исчезла романтика. Но ведь романтика становится романтикой лишь после того, как исчезнет. Для Софьи, хотя она пребывала в настроении, обычно способствующем романтическому восприятию действительности, ничего романтического в этом пространстве, покрытом пестрыми навесами, не было. Это был простой базар. На самом краю Площади уже открылась лавка Холла, главного бакалейщика, и мальчик-ученик подметал перед ней тротуар. Открыты были и харчевни, причем некоторые, специализирующиеся на продаже горячего рома, — с 5.30 утра. Городской глашатай в синей куртке с красными обшлагами и воротником переходил Площадь, держа за язык большой колокол. В одной шторе на окне миссис Пови — жены кондитера — по-прежнему зияла неприличная дыра, присутствие которой едва ли можно было оправдать даже недавними родами. Вот что предстало перед грустными, воспаленными от слез глазами Софьи.
— Софья, ты же там, у окна, схватишь простуду!
Она вздрогнула. То был голос матери. Эта неунывающая женщина, спокойно проспав ночь рядом с паралитиком, успела уже встать и должным образом одеться. Она несла в руках бутылку, рюмку для яиц и немного варенья в столовой ложке.
— Сейчас же вернись в постель! Ну вот, умница! Ты вся дрожишь.
Побледневшая Софья повиновалась. Она действительно дрожала. Проснулась Констанция. Миссис Бейнс подошла к туалетному столику и налила что-то из бутылки в рюмку.
— Кому это, мама? — сонным голосом спросила Констанция.
— Это Софье, — весело ответила миссис Бейнс. — Ну, Софья! — и она подошла к дочери с рюмкой в одной руке и ложкой в другой.
— Что это, мама? — спросила Софья, отлично знавшая, что это.
— Касторка, милочка, — с обаятельной улыбкой ответила миссис Бейнс.
Попытки лечить касторкой упрямство и стремление к более вольной жизни не столь уж нелепы, как может показаться. Странную взаимосвязь между духом и телом, по-настоящему понятую лишь в нашу эру разума, уловили чуткие средневековые матери. Без сомнения, в ту эпоху, когда миссис Бейнс была воплощением современности, касторка все еще считалась лучшим из лекарств. Она вытеснила из употребления кровоотсосные банки. И если мода на нее частично объяснялась ее крайне неприятным вкусом, то уж в борьбе с болезнями она доказала свою состоятельность на деле. Менее чем за два года до описываемых событий старый доктор Гарроп (отец доктора, рассказавшего миссис Бейнс о миссис Пови), которому тогда было восемьдесят шесть лет, упал и скатился с лестницы. С трудом поднявшись, он тотчас принял дозу касторки и на следующий день был совершенно здоров, как будто и не думал падать. Сей эпизод стал известен всему городу и глубоко запал в души его жителям.
— Не хочу, мама, — удрученно сказала Софья. — Я здорова.
— Но ты вчера весь день ничего не ела, — сказала миссис Бейнс, и добавила: — Ну-ка пей! — как бы имея в виду: «Вечно вокруг касторки поднимается дурацкий шум. Не задерживай меня».
— Не хочу, — раздраженно и сварливо заявила Софья.
Обе девушки лежали на спине рядом друг с другом и казались очень изящными и хрупкими по сравнению с их дородной матерью. Констанция благоразумно помалкивала.
Миссис Бейнс сжала губы, как будто намереваясь сказать: «Это становится утомительным. Еще минута и я рассержусь!»
— Ну-ка пей! — повторила она.
Девочки услышали, как она постукивает ногой по полу.
— Но, мама, я в самом деле не хочу, — сопротивлялась Софья. — По-моему, мне самой следует знать, нужна она мне или нет! — Это уже граничило с наглостью.
— Софья, ты примешь лекарство или нет?
В конфликтах с детьми ультиматум, предъявленный матерью, всегда облекался именно в такую словесную форму. Дочери знали, что когда дело доходит до формулы «или нет», произнесенной миссис Бейнс самым строгим тоном, им ничего не поможет. Не было случая, чтобы ультиматум был отвергнут.
Наступило молчание.
— И советую тебе соблюдать благовоспитанность, — добавила миссис Бейнс.
— Касторку пить не буду, — заявила Софья с угрюмой решимостью и спрятала лицо в подушку.
Это был исторический момент в жизни семьи. Миссис Бейнс показалось, что наступил конец света. Но она продолжала держаться с достоинством, хотя в ушах у нее гремели апокалиптические пророчества.
— Заставить тебя я, конечно, не могу, — сказала миссис Бейнс с величественным спокойствием, пряча гнев под маской сострадающей печали. — Ты взрослая, но непослушная девочка. И если ты разболеешься, то так тебе и надо.
Высказав столь грозное допущение, миссис Бейнс удалилась.
Констанцию била дрожь.
Но это еще не все. Попозже утром, когда миссис Бейнс, стоя у лотка в верхней части Площади, справлялась о цене на молодой картофель, а Констанция у того же лотка выбирала трехпенсовые цветочки, они увидели, как на пустынном углу Площади у банка появилась в полном одиночестве не кто иной, как Софья Бейнс! Площадь же была заполнена оживленной толпой, и Софья мелькала позади суетящихся и разговаривающих людей, но в том, что это она, сомнений не было. Она побывала где-то за пределами Площади и теперь возвращалась обратно. Констанция не верила собственным глазам. У миссис Бейнс сжалось сердце. Ибо, следует заметить, девочки ни при каких обстоятельствах без разрешения из дому не выходили, да к тому же в полном одиночестве. Еще накануне нельзя было даже представить себе, что Софья может оказаться на улице без разрешения, без предупреждения, как будто бы она сама себе хозяйка. Но вот она тут как тут и двигается с неторопливостью почти вызывающей.
Покраснев от дурных предчувствий, Констанция ждала, что произойдет. Миссис Бейнс никак своих чувств не выразила, даже виду не подала, что заметила это позорное, душераздирающее зрелище. Они спустились с Площади, неся самые легкие из своих покупок. В дом они вошли с Кинг-стрит и сразу же услышали льющиеся сверху звуки фортепиано. Ничего не случилось. Мистер Пови уже пообедал в одиночестве. Для них накрыли стол, зазвенел колокольчик к обеду, вошла, с неслыханной дерзостью, Софья и присоединилась к матери и сестре. И опять ничего не произошло. Обед прошел в молчании, и когда Констанция прочла благодарственную молитву, Софья резко поднялась, намереваясь уйти.
— Софья!
— Да, мама.
— Констанция, останься, — внезапно распорядилась миссис Бейнс, взглянув на Констанцию, которая собиралась скрыться. Таким образом, Констанции предстояло стать свидетельницей дальнейших событий несомненно для того, чтобы подчеркнуть их значение и серьезность.
— Софья, — обратилась миссис Бейнс к младшей дочери зловещим тоном. — Нет, пожалуйста, закрой дверь. Не нужно, чтобы все в доме нас слышали. Зайди в комнату, не стой у порога! Вот так. Ну, что же ты делала сегодня утром в городе?
Софья нервно теребила край маленького черного передника, а носком туфли терзала шов ковра. Она склонила голову к левому плечу, а на лице у нее играла неясная улыбка. Она молчала, но говорили руки и ноги, каждый взгляд, каждый изгиб тела. Миссис Бейнс сидела выпрямившись в своей качалке, и ей казалось, что ее Софья как бы корчится на острие вертела. Констанцию сковало немое отчаяние.
— Я требую немедленного ответа, — настаивала миссис Бейнс. — Что ты делала сегодня утром в городе?