Самое же трудное началось, когда оснащенный корабль стал принимать на борт свой многотонный груз — русский сосновый мачтовый лес, бревнышко к бревнышку, что твои струны звонкие! — для французских кораблестроителей в Гавре и Бордо. На погрузке тяжелых «баланов» Василий показал себя сноровистым малым, поняв, что в этой работе главное — слаженность и товарищество, а также веселый огонек задора.
Приглядевшись к матросу-новичку, хозяева прибавили ему еще пять серебряных рублей месячного жалованья. Стал получать Василий пятнадцать целковых — как говорится, хоть серебром, хоть златом — да на полных харчах. Вот она, служба-то морская! Выходит, добрый матрос заработчивее иного чиновничка, и заработок притом некорыстный!
На всю жизнь запомнился Василию печальный миг прощания с русской землей. Было это в середине октября 1780 года. В последний раз глядел он на кронштадтский порт с огневой машиной, новыми домами в строительных лесах и узким церковным шпилем. Вдали мерцали едва видные из-за тумана утренние огоньки Петербурга. Под переливы боцманской дудки матросы выбирали оба якоря. Грудью навалился Василий на вымбовку судового шпиля. Упираясь ногами в палубный настил, налегая на вымбовку, матросы топали и пели «присказку»:
Вот наконец перестали визжать и грохотать в клюзах якорные цепи, и мокрые черные якоря повисли над бортом. Колючий ветер дул навстречу невскому течению, ерошил в заливе мелкую злую волну, будто сердитого зверя против шерсти чесал. Паруса с гулкими хлопками всползли на реи и наполнились ветром. Все поплыло и закачалось…
Прощай, матушка-родина, прощайте, милые ребятишки и любимая жена! Известия от супруга, уходящего в море, дождетесь вы только из столицы датского царства, города Копенгагена, откуда уже никакие заимодавцы не смогут насильно вернуть своего должника. Пусть потерпят немного, всего с годочек, авось не тронут семью! Воротясь, рассчитается с ними сполна матрос верхней команды Васька Баранщиков!
БЕЛЫЙ РАБ
Почти целый месяц солнце ни разу не пробивало зимних штормовых туч. И, глядя на угрюмое серое небо, на сердито взлохмаченное море, матрос-новичок Василий Баранщиков никак не мог распознать, где осталась его родная земля и куда, в какую сторону он плывет — так часто меняло судно курс и ложилось в дрейф.
Впрочем, времени для размышлений и наблюдений у матроса немного. Четвертую неделю судно стонет, содрогается от киля до клотика в единоборстве со своенравной Балтикой. При сильном боковом ветре корабль медленно кренится вправо, а потом еще медленнее переваливается влево, так что острия мачт будто прочерчивают след в низком небе; если такая бортовая качка усиливаются, то по всему кораблю нарастает тихий, словно бы зловещий, стон. Это пробуждаются скрытые силы во всей громаде корабельного груза. Сосновый мачтовый лес, лучший корабельный лес в мире! Но когда многосаженные бревна застонут, заскрипят, грозя вот-вот порвать тросы и канаты расчалок, тогда шкипер крепче прикусывает свою носогрейку и меняет курс корабля. Паруса свертывают, судно снова ложится против ветра и дрейфует, а волна бьет и бьет в обшитый дубом форштевень, в крутую, натруженную бурями корабельную грудь. И тогда весь корабль с мачтами, надстройками, снастями, и лебедками начинает низко, покорно кланяться буре.
Он кланяется ей, зарываясь носом в воду и высоко задирая корму, обнажая руль… Килевая качка! Сперва, после бортовой, кажется — вроде бы все же полегче. А слышь, боцман уж свистит матросов к помпам. Сквозь оглушительные хлопки мокрых полускатанных парусов, сквозь вой ветра и топот матросских сапог по палубному настилу доносится до людей в кубрике не громкий, но особенно тревожащий плеск: это булькает и плещется вода на дне темных корабельных трюмов. Четыре помпы — а они требуют восьмерых матросов, свободных от вахты, — довольно быстро справляются с откачкой воды, и свободные от вахты возвращаются к своим подвесным койкам, но проходит час, другой, качка и шторм не ослабевают, и… опять боцманская дудка напоминает, что где-то в корабельных недрах просачивается предательская струйка. То ли конопатка где-то сдала, то ли на верфи за осмолкой недоглядели. Судно-то новое, как пятак медный из-под чекана.