Я уплетал горячее вкусное мясо, а старик пил с громким присвистыванием свой чай. Вдруг он вскочил на ноги и выкрикнул обычное приветствие охотников:
— Курдюк! Мне курдюк! Кажется, ты с добычей?
— Нет, грудинка. Танды подарил молодого, — тоже по обычаю ответил Чарык-Чак.
— Едва ли совсем молодого, я слышал топот. А сколько у него веток?
— По четвертому прорезается.
— В это время лучших рогов и не бывает. А что, не повредил, совсем целые? Если старый зверь, то уже сейчас рога должны быть мохнатые.
— Нет, не повредил. Он упал сразу, а рога даже не коснулись земли. Первосортные толстые рога!
— Слава всевышнему! Это наш Ангыр-олушка такой счастливый. А ну-ка, давай свою готовку, подноси нашему охотнику, — весело обратился ко мне Тойлу; его реденькая черная бородка была похожа на кору кедра на солнцепеке.
— Рога я тут недалеко повесил на дерево, около ручья. Внутренности вынул, но шкуру не снял, чтоб тушу под гору легче было тащить.
— Мне показалось, ты стрелял не здесь, а под Верхним утесом в разнолесье…
— Нет, это под нижним утесом было…
Не спеша позавтракали за охотничьими разговорами, сварили еще чаю, напились, и только тогда Тойлу сказал:
— Ну-ка, ребята, пошли за мясом.
— Да, да, — подтвердил Чарык-Чак, — освежуем здесь, подсушим шкуру, а потом пора и провожать этого молодца до вершины перевала.
Я помог старикам притащить тушу к костру. Меня поражали быстрота и ловкость, с какой они справились с разделкой туши. Вся их работа длилась не дольше одной варки чая. Потом они осмотрели моего «рысака» и решили, что теперь он хорошо отдохнул и легко пойдет.
Мясо охотники не взяли с собой. Тут же около мяса оставили и остальной груз и даже одно ружье. Дед Чарык-Чак посадил меня на широкую спину своего саврасого, позади себя. Хотя лошадь была в хорошем теле, мой сбитый зад все равно болел.
Наконец мы поднялись на вершину перевала. Здесь находился священный Ова. Спешились.
Чарык-Чак достал из патронташа обрезки разной материи. Тойлу ножом отрезал от гривы своего коня несколько волосков — все это привязали к веткам, воткнутым кем-то раньше среди кучи камней Ова. Потом оба моих спутника прикоснулись лбами к камням и молча закурили в сторонке.
Мне тоже хотелось принести что-то в жертву Ова, но у меня не хватило смелости. Дед Тойлу сказал, ободряя меня:
— Ну, сынок, видишь, вон растет куст артыша? Сруби несколько веток — вот и будет твоя жертва.
Я обрадовался, схватил нож и быстро принялся рубить ароматные ветки. Вырубил весь куст и водрузил на Ова.
— Хорошо! — похвалили старики. — Только ты сверху положи камень, чтоб не сдуло твое приношение ветром. А теперь помолись, так все тувинцы поступают: на больших перевалах обязательно молятся, чтоб путь твой дальше был гладким.
Я стукнулся лбом о камни и посмотрел вверх: чего там только не было — пучки волос, лоскутки кожи, всех цветов кусочки материи. Иные были еще совсем новые, другие скорее напоминали волосы древнего старика. Тут же, в углублениях камней, выдолбленных дождем, разлиты и разложены всевозможные яства.
А горы вокруг были так величественны, что невольно вызывали чувство благоговения, и потому, наверное, появлялось у людей желание помолиться.
— Ну, Ангыр, ты теперь не пропадешь, ты миновал одну из больших трудностей, не сбейся с этого пути. У тебя есть счастье, мальчик, — прервал мои размышления дед Чарык-Чак.
Какими близкими и родными были для меня эти два старика! Среди самых близких родных я, пожалуй, не видел столько теплоты и участия. Пока на земле есть такие добрые люди, жизнь не такая уж и плохая, не правда ли?
Мысли мои перегоняли одна другую, но вслух высказать я ничего не смог: голос потерялся, в груди сдавило, я попытался улыбнуться, но вместо улыбки глаза мои выпустили такие щедрые потоки — они, как горные ручьи, стремительно помчались по щекам. Теперь бесполезно было пытаться сдерживать их, пусть бегут.
— Эх, не справилось твое мужество, храбрец наш, со слезами! Ну, да не беда. Хорошее в человеке с детства зарождается. Вот посмотришь, из него закаленный парень выйдет, — сказал дедушка Тойлу и погладил меня по голове, а дед Чарык-Чак добавил:
— Выплакался, теперь тебе легче, малыш? А сейчас садись на своего бычка и всю дорогу пой веселые песни!
Он легко оторвал меня от земли и посадил на бычка. От прикосновения его рук мне стало весело, я трусцой погнал бычка, а сам думал: «Где ты, мой родной Амырак?..»