Не успели мы сделать пятнадцать мучительных кругов, как к нам подскакали два всадника. В одном из них я узнал тувинского чиновника Чирык-Мерена, а другим был китайский чиновник. Оба без винтовок, лишь с револьверами на боку. Мерен приветствовал дядю:
— Пусть острым будет твой плуг!
— Будь по-вашему. Пусть и ваша поездка закончится благополучно, — отвечал дядя.
Мерен сказал, что от каждой юрты на пахоту требуется предоставить быка или лошадь с погоняльщиком и снаряжением. Кто опоздает, тот должен предоставить сверх овцу или козу на питание работникам.
— Только дошла моя очередь поливать, — взмолился дядя. — Первый день я сегодня коснулся плугом земли, разрешите закончить хотя бы этот клочок.
— Видно, ты не понял! — заорал Мерен. — Скоро сам Ян Чи-чао сюда явится, плети за тебя принимать я не буду — кожа у меня тонкая! Не говори, что тебя не предупреждали!
Чиновники хлестнули лошадей и умчались, а дядя зло выругался и, чтобы успокоиться, высек огнивом искру, закурил. Когда дядя рассердится, он сосет трубку, словно томимый жаждой человек воду пьет: ни через рот, ни через нос дым не выпускает. Кажется, лишь через глаза чуть-чуть дым идет. В такие минуты разговаривать с ним невозможно, брови его сомкнутся, не смотрит ни на кого. Я сижу и жду, что будет дальше, быки тоже ждут. Когда я поднимаюсь — быки начинают дышать сильнее, словно переговариваются: «Наш мучитель, чертенок, подходит!» Я ласкаю шершавыми грязными руками их морды и уши и отвечаю мысленно: «Но-но! Нечего особенно жаловаться! Я вижу, как вам трудно и плохо, но мне же еще трудней: свою муку переживаю и вашу тоже!..»
Наконец дядя словно очнулся, вздохнул и приказал мне распрягать быков: поедем домой. По нашему поверью, если в первый день не закончишь пахоту, как положено, урожая не жди. «День пробы плуга» не удался.
Когда мы приехали к юрте, дядя поговорил с теткой и сказал мне:
— Ну, Ангыр, садись на синего быка и поезжай в Тюлюштерский стан.
От этих его слов сердце мое так запрыгало, что казалось, через рот выскочит. Как же это он посылает меня одного к таким злым людям? Дядя попытался успокоить меня:
— Мальчишек они не трогают, сынок. Прошлой осенью у взрослых вся кожа со спины сползла, а мальчишки целой ордой толклись возле, мясо ели.
— Ты же послушный и сговорчивый, — поддержала его тетка. — Стараться будешь из последних сил угодить, тебе там хорошо будет.
Так мы оба: синий бык и я, не имеющие права ни от чего отказываться, отправились по назначению.
Когда я подъехал к Улуг-Шольскому поселку, то увидел, что руины почти сровнялись с землей, но запах гари до сих пор не рассеялся.
Вокруг, насколько видел глаз, пахали, боронили; пищали несмазанные колеса плугов, щелкали бичи. Невдалеке я заметил стан и подъехал к нему. Сердце мое прыгало, как у зайца. На костре что-то варилось, а возле сидел черный коренастый мужчина. Не взглянув на меня, он грубо спросил:
— Ну, что ты со своим быком четыре уха мне показываешь?.. Ищешь Тюлюштерский стан? Он здесь. Откуда явился, где пара к твоему быку?
Я отвечал.
— Па! Неужто тебя за человека считают? От чьей юрты ты?
— От Баран-оола, дяденька…
В это время из соломенного шалаша вылез знакомый мне дядя Базанай и заступился за меня:
— Это он на вид такой маленький, когда начнет работать, не каждый ему подойдет в пару.
Черный сразу же смягчился:
— Ну ладно, если так. А то я подумал: ну вот, появился еще один огромный желудок, а с ним сонный мешок бесполезный.
И принялся внимательно и придирчиво разглядывать мое обмундирование, снаряжение быка, будто китайский торговец при приеме пушнины, старающийся дать за все меньшую цену. Я отвел свой взгляд — как еж мордочку; поджал вылезающие из рваных идиков пальцы и сразу же в душе возненавидел приемщика. А он ходил вокруг нас, прикидывал что-то, после сказал:
— Так, так! Не сердись на меня, парень, ты, видать, настоящий работяга.
— Еще бы! — усмехнулся дядя Базанай. — Он с семи лет ходит по батрацким дорогам.