Навстречу невесте поднялась свекровь с чашей молока, невеста приняла ее и, пригубив, передала свекру. Свекор, взяв чашу, принялся читать пожелания: «Пусть будет нарядна, словно степь весной, словно пестрый дятел, и густа, словно ветка сдвоенного дерева, плодовита, точно куропатка, радостна, точно цветок мира…»
Тут чаша пошла от него — обратно к невесте, после к свекрови, к бабушке жениха, и все говорили ритуальные свои пожелания: «Пусть будет широким двор, чтобы на скакуне не обскакать, и так длинна привязь для телят, чтобы на рысаке не объехать. Спереди пусть подол твой дети топчут, а сзади — ягнята и козлята… Пусть из сундуков не выводятся соболя, а мешок из бычьей шкуры пусть будет полон кумысом, пусть арака будет крепкой… Пусть всякий голодный еду у тебя просит, а жаждущий — питье. От обиды в лес не бегай, от злости в гору не лезь. Пусть лошади будут скакунами…»
Долбанма ходила с почтительными поклонами от свекра к свекрови, от родича к родичу, раздавала подарки, произнося при этом положенные слова, но я видел по ее уже открытому теперь лицу, что ей это все надоело, она устала и ей хочется заплакать. Старухи же, чтобы ее ободрить, разговаривали громким шепотом:
— Глядите, глядите, как она все умело да красиво делает! Видно, у хороших-то людей с детства ко всему приучают!..
Долбанма угостила всех присутствующих чаем, после этого ее отвели в юрту невесты. Тут уже начался настоящий праздник. Пиршество, игры, состязания! Кругом сплошные головы, камню упасть негде, а гости все подъезжают.
Сидят на белых новых кошмах по старшинству: с одной стороны женщины, с другой — мужчины. Пищей обносят тоже по старшинству — ведь каждая часть барана или лошади, каждый кусок имеет свое значение. Пиршество продолжается до поздней ночи, пустеют бочки для араки, мешки для кумыса. Попутно, здесь же, неподалеку от пирующих, идут состязания в силе и ловкости. Новые и новые борцы сменяют друг друга, пирующие кричат, горяча себя и борцов.
Особенно мне понравился один борец с нашей стороны по имени Чолхан-хоо, работавший на соляной шахте. Он был высок и широк в кости, казалось, что он состоит из сплошных мускулов. Шли соревнования — кто удержит шкуру. Чолхан-хоо тряс своих соперников, словно необъезженный жеребец или разъяренный медведь, — они падали на землю и волочились по ней, повинуясь движениям его рук. Шкура становилась все длинней и тоньше.
Наконец с каждой стороны осталось по одному борцу, и пирующие затаили дыхание, следя за исходом борьбы. Чолхан-хоо сделал неожиданный рывок — противник его бессильно повис на шкуре, превратясь в пустую барбу. Чолхан разъяренно тряс его, пока противник, выпустив шкуру, не отлетел далеко в сторону и не шлепнулся навзничь, издав звук «а». Все дружно заорали, засвистели, шлепая себя по бокам, прыгая на месте. Шум стоял неимоверный. Один из болельщиков даже от восторга подбросил баранью ногу — она упала между борцами, к вящему удовольствию присутствующих.
Замерили кусок шкуры, побывавшей в руках борцов. Перед состязаньем она равнялась восьми захватам рук — кулак к кулаку, а теперь стала в тринадцать. Мы торжествовали: победил наш борец, отомстив противной стороне за проигрыш с шелком, символом судьбы невесты.
В тот же день были испытания иноходцев и скачки. На следующий день должна быть борьба семи-восьмилетних мальчиков и скачки на двухгодовалых лошадях.
Пили и ели до поздней ночи. Среди жениховой родни слышны были тихие разговоры: «Поите сватов лучше, чтоб головы им не поднять. Пусть им станет подушкой коровий помет!» А вслух кричали другое:
— Уважаемые сваты, не стесняйтесь! Принимайте питье, не брезгуйте пищей. Мы сами вас до постелей проводим!
И с прибаутками подавали крепкую араку и угощение. Отказываться от поданного угощения считалось верхом неприличия: поданную чашу обратно не берут. И пить надо до дна. В то же время напиться до потери сознания — позор. За этим должна была следить молодежь, уводить опьяневших в юрты, чтобы не доставлять развлечения и удовольствия противной стороне.
Вечером молодежь собралась в юрте невесты. Начались всякие веселые игры, песни, шутки. Вина тут, правда, не подавалось, но угощения было вдоволь. С первыми лучами солнца молодежь разошлась по юртам.
Эзирек наш уже освоился со своей новой юртой, но вид у него был недоуменный, он часто вопросительно взглядывал на меня, будто пытался понять, что же все-таки происходит. А когда я выходил из юрты, то непременно вставал и он, следовал за мной, длинно-длинно потягиваясь и позевывая.