Чиновники несколько раз пытались поймать и наказать кого-либо из певцов. Однако храбрецам всегда удавалось вовремя ускакать.
Один из тех, кого чиновники посылали в погоню за нашими джигитами, вернувшись после этой ночной скачки, рассказал чиновникам страшную историю.
«Ваша милость, вы, наверное, помните, что много лет назад в этих местах тоже происходил суд над шестьюдесятью восставшими храбрецами. Их поймали, увезли в Улястай на китайскую землю, долго мучили. Затем им всем отрубили головы, привезли в Туву и развесили на шестах на перекрестках дорог, чтобы другим было неповадно… Так вот с тех пор тут появилась нечистая сила. Порой ночами можно услышать крики: «Халак, халак!» И имена тогдашних судей выкрикивают.
А сегодня, ваша милость, я скачу за каким-то человеком, вот-вот догоню его — и вдруг он остановился как вкопанный. Мой конь от неожиданности тоже остановился, и я упал на землю. Гляжу — это не человек, а пень. Ткнул я его ногой, а он вдруг покатился по земле. Гляжу — это череп человеческий. «Зря они погубили нас! — слышу откуда-то голос. — Они должны нам, мы еще спросим с них!.. Назови-ка мне имена тех, кто сегодня мучает и пытает других храбрецов?..» У меня встали волосы дыбом, я взобрался на коня — и ходу! До сих пор зуб на зуб не попадает».
Плел эти басни не кто иной, как отчаянный храбрец и хитрец Тарачи. О других его проделках я расскажу позже, а тут замечу, что после его рассказа не только чиновники, но и их слуги стали бояться ночью выходить из юрт, и молодежь наша могла распевать свои песни безнаказанно.
Впрочем, вскоре кое-кого из певцов опознали, и тогда против них были состряпаны лжесвидетельства. Их привели на судилище, подвергли пыткам. В число подследственных попали два моих младших дяди — Шевер-Сарыг и Таз-оол. Случилось это вот как.
Однажды вечером я зашел в юрту к дяде Кыйгыжи; тут же сидел дядя Мукураш. Были они чем-то сильно взволнованы.
Дядя Кыйгыжи был самым старшим из четырех братьев отца, и потому в нашей родне — самым почитаемым человеком. Кроме того, он был назначен старостой арбана, объединявшего десять юрт, и по своей должности часто имел дело с судьями. Он обязан был по приказанию чиновника вызывать людей на суд, а когда не бывал в разъездах, то должен был прислуживать судьям: подавать чай и огонь для трубки, стеречь вызванных на допросы и вообще делать для них массу разных дел. Вот почему дядя Кыйгыжи был очень осведомленным человеком, и к мнению его прислушивалась не только наша родня, но и чужие.
Мне по правилам даже в юрте его находиться не полагалось. Вот почему я, стараясь быть незамеченным, сел возле входа, не глядя в сторону разговаривающих, но уши-то свои я, конечно, навострил.
Дядя Кыйгыжи, сокрушаясь, рассказывал, что Шевер-Сарыга и Таз-оола схватили по доносу лжесвидетеля, а чтобы ложь не открылась, свидетель на суде выступать не будет. Обвинение ведут просто со слов истца, у которого кто-то украл быков. Завтра младших дядей должны были подвергнуть первым пыткам.
— Беда, беда! — говорил дядя Кыйгыжи. — Ведь их до сих пор никто не обвинил даже в краже петельки от плетки… Совсем они неопытны — их еще и по щеке никто не ударил. Шевер хоть сиротскую долю изведал, крепче, а мой Таз-оол совсем как новорожденный телок. Молоденький еще, телом не развит, да и на язык не остер. Как-то они будут держать себя при этих страшных пытках!..
На следующий день мы, мальчишки, так и крутились среди взрослых, чтобы услышать хоть что-то о поведении любимых нами за добрый нрав Шевер-Сарыга и Таз-оола. И с радостью узнавали, что братья ведут себя мужественно, виновными себя не признают, требуют, чтобы привели свидетеля, и всячески поносят чиновников. Шевер-Сарыгу за оскорбление суда даже добавили палок сверх полученной им тысячи ударов. Когда у Таз-оола треснули от пыток кости пальцев, он закричал:
— Я же не преступник, за что вы меня жизни лишаете? Правду все равно не утаить — она объявится, и ваш лжесвидетель еще поплатится за наши молодые жизни!
За семь дней братья приняли четыре вида пыток. Их стойкость и смелые речи даже стали склонять на их сторону главного тюлюштерского чина Семиса. И он спросил истца, почему тот не предъявляет своего свидетеля. Истец не сумел сказать ничего вразумительного, тогда Семис приказал всыпать истцу сто палок. Тот страшно орал, умолял не бить его и обещал на следующий день привести свидетеля. Такой оказался он слабенький, ерундовый человечишка — а может, это оттого, что он правоты за собой не чувствовал?..