Тут генерал, видно, поверил Тарачи — да и что ему оставалось делать: в наших местах его армия от холода все равно за зиму бы погибла. Он улыбнулся, похлопал Тарачи по плечу, а жена приказала солдату подать угощение «храброму тувинскому нойону».
Через день белые двинулись в Элегест в сопровождении Тарачи. Мы весь день наблюдали с вершины Чуректея, как течет по степи эта злополучная огромная армия. Голова обоза была уже в Аткале, а хвост еще из Арыг-Бажи не выбрался. На десятки километров растянулась.
О дальнейшей ее судьбе мы знали уже только из рассказов дяди Шевер-Сарыга и самого Тарачи.
Когда Тарачи привел армию на вершину перевала в верховья рек Элегест и Эрбитей, разыгрался буран, занесший глубоким снегом летние конные тропы. Там не только на санях или вьючным нельзя было двигаться, но и всадники налегке еле пробивались. Стояли стон, крик, площадная брань. Плакали женщины, кричали верблюды, перевертывались и тонули в глубоком снегу возы с поклажей.
В разведку, чтобы не наткнуться на красных, посылали тувинцев — они же протаптывали дорогу. Но следом шел военный дозор, контролируя передовых. Тарачи приказывал своим храбрецам, чтобы они выбирали путь потрудней. «Нам эти людишки хорошего не несут, так пусть из них большая часть отправится по дороге к Эрлику в ад, остальную же часть пусть разобьют красные. А всякое барахло, которое они побросают, мы подберем, когда нас обратный путь позовет».
Мужчин солдат жалеть не приходилось — они сами выбрали себе этот путь. Но на женщин и детей даже нашим видавшим виды тувинцам смотреть было тяжело.
Дядя Шевер рассказывал:
— Когда мы спускались в долину Элегеста, впереди меня ехала на верблюде женщина с ребенком. Ребенок, заходясь, кричал, мать пыталась его успокоить, но ей это никак не удавалось… Пусть лопнут мои глаза, если я солгу!.. Эта женщина сошла с верблюда, сделала несколько шагов в сторону и плачущего младенца швырнула в сугроб. После этого она три раза перекрестилась, догнала своего верблюда и поехала дальше. Я повернул коня назад и пытался прорваться сквозь текущую вереницу возов на другую сторону. Мне долго это не удавалось, когда же удалось, из сугроба уже только молчаливо торчал и трепыхался на ветру кончик ситцевой пеленки. Было уже поздно. Я постоял возле, пока не прошел весь обоз, и повернул назад к аалу. Больше не было сил глядеть на все это…
В нашей юрте собрались дядя Мукураш, дядя Шевер-Сарыг и еще несколько мужчин; обсуждали по горячим следам результаты похода. Бабушка разожгла очаг, поставила чашу с водой на огонь, а сама толкла соль, прислушиваясь к тому, что говорят мужчины.
— Вот разделились русские на красных и белых, а зачем? Как их различать? По цвету волос или по цвету печенки? — спросил вдруг кто-то. — Если нам, черноголовым тувинцам, выбирать придется — кого выберем?
Дядя Шевер взглянул на дядю Мукураша, не желая нарушить обычай: первым должен был говорить старший. Дядя Мукураш сказал:
— Разобраться, почему так назвались они, трудно. Все русские — народ светлый. Есть, правда, среди них, как пламя костра, огненные — может, эти и считаются красными?
Дядя Шевер весело улыбнулся и развел руками:
— Вот тебе и на! Додумался! Ну при чем тут волосы, что ты вздор мелешь?.. Когда какое-нибудь царство меняется, меняя печать и знамя, как сейчас у русских, тут непременно вражда внутри себя идет. Говорят, захребетинские тувинцы с красными связь держат. Те, что похрабрей, конечно… А наши чиновники притаились: видно, понимают, что если белый хан слетит, с их шапок шишки свалятся!..
Бабушка мешала чай, зачерпывая полный ковш и вновь выливая в чашу, чтобы осела гуща. Потом разлила чай по деревянным пиалам, и все принялись пить, громко причмокивая. Разговор на время прекратился. Вдруг дядя Шевер громко сказал, погладив свои щеки, покрытые после пыток шрамами:
— Есть такая пословица: «Валежник и тот когда-нибудь перевернется!» Лично я старого не люблю. И мне не жаль шишек наших нойонов — это ведь они мне по всему телу памятных рубцов понаставили!
— Тише, тише! — испуганно проворчал один из мужчин. — Что будет, мы пока не знаем. Голова мне и старая хороша, новую не прошу!
До нас дошли слухи, что белую армию, которую Тарачи вел через перевал, красные разбили и всех солдат, женщин, детей, обоз и сопровождавших их тувинцев взяли в плен. Бежать удалось лишь немногим. Говорили, что Тарачи убит, но весной он вернулся как ни в чем не бывало. Мне, конечно, очень хотелось послушать его рассказ о том, что там произошло. Но Тарачи был человеком непоседливым и мне никак не удавалось застать его в юрте во время разговора.