— Пах, халак-халак! Беда, беда! — крикнула бабушка.
— Что они, одурели, что ли? — вырвалось у дяди.
— Хозяева начали упрекать приезжих: «Вы все ездите в Улан-Ком. Что вам надо там? Только кровь проливаете, наши священные хуре оскверняете, урянхайцы (презрительная кличка тувинцев) безбожные! Свободно жить захотели!»
Выволокли монголы всех из юрты, а потом всех пятерых нашли в логу, недалеко от аала, по-чингисхански замученными: вытянутые руки были привязаны к палкам.
— Ах, проклятые! — негодуя, выкрикнул дядя. — Хуже зверей, — сказал приезжий.
— Вот они вам и святые богомольцы!
— Ах, черт бы вас всех подрал! И что это они так мирно подставили руки этим врагам? Ведь можно же было хоть кого-то из напавших на тот свет вместе с собой увести!
— А ты откуда обо всех этих зверствах узнал?
— Один монгол-очевидец рассказал обо всем, — ответил приезжий.
— Ах, подлецы! — в гневном отчаянии выкрикнул дядя и даже вскочил, но тут же сел, не в силах держаться на ногах.
— Кто погиб в этом логу? — спросила тетка, все еще не веря своим ушам.
— Агбан, Делик, Адавастай, Чамзырын, Ичин-Хорлуу… — перечислял по пальцам приезжий.
— О-о! Твои родные два брата среди них! — обернувшись к приезжему, простонала бабушка. — Ужас, ужас!..
Тетя, разделяя скорбь, подала свою длинную трубку гостю.
Я больше не в силах был притворяться и, выскочив из-под рваных шкур нашей постели, сел, как изваяние, окаменев от любопытства и страха.
— Не слышал ли кто, что говорили наши храбрецы перед смертью? — спросил дядя Мукураш.
— Говорят, что они упрекали своих мучителей: «Что вы заступаетесь за маньчжурских холуев, которые вас тоже мучили и шагали по головам вашим! А мы-то вас считали своими братьями, добрыми соседями! Мы к вам приехали без всякой черной мысли, как к друзьям. Когда бы у нас было хоть одно темное пятнышко в думах против вас, то мы давно бы вас выгнали с нашей земли, как ветер гонит перекати-поле. Одумайтесь, что вы творите!»
Но когда они поняли, что привела к погибели их излишняя доверчивость, то бросились со связанными руками на мучителей. Только борьба была неравной, хотя и бились они ногами, отчаянно бились. Но разве могли они одолеть сильного врага?.. Говорят, что три или четыре их мучителя все же получили немалые раны и увечья.
Как только приезжий окончил свой рассказ, бабушка снова начала упреки:
— Удивительно, дети, как беззаботно и доверчиво живете вы! Скажите, зачем это понадобилось скакать в аал совсем чужого человека, Ноган-Хуулгана, да еще в такое тревожное время? Ни один разумный мужчина не должен пригубить напитка, даже если чашу поднесет писаная красавица, — пусть сначала хозяин отведает! Этого обычай требует: с одной стороны, в знак дружбы, а с другой — в знак верности.
— Подожди, мать, браниться!.. Если читать волку длинную молитву, он скажет: «Надолго затянулся этот разговор, даже хромая овца далеко убрела!» И следом за овцой убежит. Вот ведь в какое времечко живем! Слушать и обдумывать нравоучения некогда, надо действовать. Мертвому нужно захоронение, а плохому коню бич! Так чего ради мы сидим сложа руки! Не съездить ли нам «помолиться» к святейшему Ноган-Хуулгану? Что желал взять — взял, но что хотел отдать, пусть отдаст. Я правильно говорю? — спросил дядя Мукураш приезжего.
— Все правильно, только немного запоздал ты, Мукураш. Как только мы нашли погибших и привезли в наш аал, наутро уже ни одного монгольского аала на тувинском берегу Успа-Нура не оказалось: за ночь все на ту сторону успели откочевать. Мы, конечно, послали людей узнать, куда они подевались. Они их догнали, только в схватку открыто вступить не решились: что могли они сделать, немногие против многих? Побеспокоили лишь табун Ноган-Хуулгана, лошадей шестьдесят угнали — и все.
— Вот видите! Подлец преступление совершил, разжег пожар, а мирные монголы вынуждены из-за него откочевывать с тувинской земли.
Мне не терпелось рассказать обо всем услышанном Арандолу, и я принялся тормошить спящего приятеля.
— Ой, тур! Вставай скорее! Гляди, наши петли с пойманными сусликами коршун потащил! — Я орал прямо в самое ухо Арандолу, а тот бормотал что-то невнятное, еле открыв один полупроснувшийся глаз.
— Где? Что ты болтаешь… — А сам снова потянул на плечи сброшенную шубу.
Солнце заглянуло в дымоход, зайчики попали на лицо и глаза Арандола, он крепче зажмурился, хотел закрыться с головой, но я сдернул с него шубу и закричал:
— Иди скорее! Я тебе такое расскажу! Совсем необыкновенные новости! Ужас один какие! — и выскочил из юрты.