На допросах у начальника полиции Орлова Олег держался мужественно.
Когда Орлов спросил Олега, что заставило его вступить в борьбу, он ответил:
— Любовь к отчизне и ненависть к вам, изменникам!
Полицейские зверски избили Олега. В камеру его бросили уже без сознания.
В камере Олег не давал товарищам падать духом. Он говорил, что никогда не станет просить пощады у палачей; то же самое советовал и всем арестованным. Говорил:
— Товарищи! Жили мы честно и умрём честно!
Олег пытался совершить побег. Кто-то передал ему пилочку. За ночь с помощью товарищей он перепилил решётку на окне и бежал, но уйти далеко не смог — ослабевшего, его поймали гестаповцы и снова подвергли страшным пыткам.
Но и после мук в жандармерии Олег, весь избитый, изуродованный, не изменился и всё настойчивее убеждал даже старших по возрасту товарищей:
— Не давайте радоваться палачам! Пусть они и не думают, что нам страшно расставаться с жизнью. Держитесь, товарищи! Наши всё узнают. Нас не забудут…
Молодёжь в камере он учил петь песни, сам запевал первый:
С песней и на расстрел пошёл.
На последнем допросе, перед казнью, он сказал:
— О работе «Молодой гвардии» меня не спрашивайте, не скажу ни слова. И ещё запомните: советскую молодёжь вам никогда не поставить на колени — она умирает стоя. Это мои последние слова, и знайте, что я слишком презираю вас, чтобы продолжать разговаривать с вами дальше. Посоветую одно: не прячьтесь. Вас найдут всё равно! За всё ответите!
Это был он, мой сын…
Последний день
Восемнадцатого марта, рано утром, сотни людей пришли в ровеньский лес.
Красная Армия била гитлеровцев недалеко, около Боково-Антрацита. По дороге туда через Ровеньки торопились наши подкрепления: пехота, танки, артиллерия. Месть свершалась…
Фашисты упорствовали. В Ровеньках рвались их тяжёлые снаряды, горели и разрушались дома, низко стелился чёрный дым. Немецкие самолёты то и дело обстреливали город и дороги к нему.
В лесу около разрытых могил скопилось много народу. Немцы стали бить по лесу из пулемётов. Стоял треск и грохот, ревели моторы самолётов, с деревьев сыпались на нас срубленные пулями ветки. Мы падали на землю и опять поднимались. Никакие силы не могли заставить нас отойти от дорогих могил. Рыдали и причитали женщины. Плакали родные расстрелянных и чужие.
Лес был ископан могилами, и все могилы были забиты расстрелянными и замученными.
С болью и страхом и вместе с тем с тайной надеждой, что здесь Олега нет, ходила я между раскрытыми могилами, приглядывалась, искала своё родное дитя.
Вместе с Ниной и Олей мы узнали страшно изуродованных Любу Шевцову, Семёна Остапенко, Виталия Субботина и Дмитрия Огурцова.
Олега мы не нашли…
Девятнадцатого марта мы снова пошли в лес.
Только откопали первый труп, я без крика бросилась к нему. Я узнала Олега. Узнали его Нина и Оля.
Мой сын, которому не было ещё и семнадцати лет, лежал передо мной седой. Волосы на висках были белые-белые, как будто посыпанные мелом. Немцы выкололи Олегу левый глаз, пулей разбили затылок и выжгли железом на груди номер комсомольского билета.
Сын пролежал в могиле полтора месяца. Яма оказалась мелкая, тело почти не было засыпано землёй. Зато снег засыпал, а мороз сковал и сберёг тело сына. Даже через полтора месяца после смерти Олег был прекрасен. На его высокий лоб падали седые пряди волос, длинные чёрные ресницы оттеняли спокойную бледность его лица.
Мне помогали Нина и Оля и какие-то совсем посторонние люди. Мы перенесли сына в гроб и на салазках повезли в город, к госпиталю.
На дороге разрывались немецкие снаряды, и мы часто останавливались. А мимо гроба всё шли и шли вперёд наши подразделения.
Какой-то боец с автоматом спросил меня:
— Мать, кого везёшь?
— Сына.
Боец приоткрыл крышку гроба.
— Какой же он молодой у тебя! — сказал он, и слёзы покатились по его лицу. — Ну ничего, мать, мы отомстим. За всё отомстим!
Мы похоронили Олега 20 марта 1943 года, часов в пять, в Ровеньках, на центральной площади. Рядом с Олегом поставили гроб Любы Шевцовой. Вместе с ними положили Виталия Субботина, Семёна Остапенко и Диму Огурцова.
Провожала их Красная Армия, народ. Над глубокой братской могилой красноармейцы приспустили боевые знамёна, оркестр играл похоронный марш, трижды был дан салют.
Вот к могиле подошла Нина Иванцова.
— Дорогой мой Олег! — начала говорить она, и голос её ясно слышался. — Олег, я выполню твоё завещание. Завтра я ухожу добровольцем в Красную Армию. Буду, как ты учил нас, с оружием в руках добивать фашистов, мстить за «Молодую гвардию». До победы не сложу оружия!