МХАТ‑2‑й, обескровленный нашим уходом, трудно находил свой путь. И я, вначале ревниво наблюдавший его успехи, вдруг с удивлением заметил, что после ухода Чехова он потерял для меня интерес. Потому что — таково мое твердое убеждение — это был уже не тот театр, в котором когда-то, полтора десятилетия назад, я начинал свой творческий путь.
В самом деле. Сперва мы потеряли Станиславского, не нашедшего в нас настоящей поддержки своим мечтам. Потом ушел навсегда Сулержицкий — душа и совесть Студии, ее нравственное начало. Потом развернулась позорная полоса эмиграции. Умер Вахтангов. Затем пришлось уйти нам — шестнадцати работоспособным членам труппы. Наконец, театр утратил Чехова, своего первого и лучшего актера. И хотя среди оставшихся были люди достаточно интересные, и хотя в театр постоянно вливался приток свежих сил, — все эти потери настолько изменили его лицо, что вряд ли правильно будет вести историю этого театра — МХАТ‑2‑го 1928 года и далее — от того благодатного весеннего дня, когда Константин Сергеевич собрал нас всех над кинотеатром «Люкс» и объявил о начале Студии.
Однако я должен решительно оговориться. Я бы не хотел, чтобы мои читатели соблазнились дешевой возможностью вывести из всего вышеизложенного закономерность ликвидации в 1936 году так называемого МХАТ‑2‑го. Именно потому, что на протяжении 1912 – 1936 годов под маркой единого творческого организма функционировали, по существу, два разных театра с разной программой и обликом, этого делать не следует. В 1936 году ликвидации подвергся совсем не тот театр, который когда-то создавал Станиславский. С тем, на мой взгляд, было покончено раньше, тот умер собственной смертью, рухнул под тяжестью внутренних противоречий. Что же касается так называемого МХАТ‑2‑го, то не мне судить о том, какими причинами было вызвано к жизни столь суровое постановление. В этом театре я не работал, за ним не следил, его не знал. Этот театр и процессы, в нем происходившие, еще подлежат, как мне кажется, суду истории.
А мы, расставшись с родным театром, разбрелись кто куда, стали бездомными бродягами в искусстве, кочующими из театра в театр. Кое‑кто осел в Театре Революции (Ключарев, Музалевский, Пыжова, потом переключившаяся целиком на режиссерско-педагогическую деятельность); Федор Москвин, которого я любил особенно, поступил в Вахтанговский театр и погиб в первый год войны; в разных театрах побывал Леонид Волков. Что же касается меня, то в силу своего и в самом деле беспокойного нрава я оказался больше других подверженным «охоте к перемене мест». Я работал в театре бывш. Корша, в театре Революции, в Ленинградском театре Народного дома (где состоялась премьера «Первой Конной»), в театре ВЦСПС, в Большом драматическом, в Малом, наконец, в Московском драматическом театре имени А. С. Пушкина. Ставил я и в провинции, на радио, снимался в кино — словом, жизнь прожита большая, и, думая о ней, я не жалею, что в трудных обстоятельствах конфликта сумел сохранить принципиальность, предпочел разрыв примирению.
Но здесь и кончаются те конкретные основания, которые побудили меня взяться за перо и написать эту книгу. В ней шла речь о художественных явлениях, переживших сложную творческую эволюцию, достаточно поучительную для каждого, кто считает эпоху предреволюционных лет и затем первых лет Октября достойной внимания исследователя. Шла речь не обо мне лично, а о тех художниках, которые освещали собой мою юность. О Станиславском и Немировиче-Данченко, Сулержицком и Чехове, о Вахтангове и студийцах. О семнадцатилетии, образующем цельный кусок моей творческой биографии.
С уходом «группы» из МХАТ‑2‑го закончилась эта страница и начались другие, уже совсем иного рода и характера. Думаю, что и они представляют известный интерес — мой скромный опыт займет свое место в истории советской режиссуры, пока еще не написанной. Но именно потому, что я бродяжил, переходил из театра в театр, из коллектива в коллектив, речь может идти лишь о моем личном опыте, но не об опыте тех театров, где мне приводилось работать. Это — тема следующей книги.
[1] Вл. И. Немирович-Данченко, Избранные письма, «Искусство», 1954, стр. 296 – 297.
[2] «Современное слово», СПб., 21 сентября 1910 г.; «Речь», СПб., 21 сентября 1910 г. и другие перепечатки.
[3] См. журн. «Октябрь», 1954, № 10.