Повесть о разорении Москвы ханом Тохтамышем в 1382 г. встречается обычно в составе летописных сводов. Варианты этой повести многочисленны. Нет почти летописных сводов, в которых рассказ о разорении Москвы татарами в 1382 г. был бы повторен слово в слово. Это объясняется тем, что, по-видимому, уже в XIV в. существовали по крайней мере две различные повести о Тохтамышевом разорении (См. М. Н. Тихомиров. Древняя Москва, М., 1947, стр. 192 - 196), которые впоследствии были осложнены дополнительными сведениями и литературными украшениями. Соединение двух, а может быть, и большего количества первоначальных повестей привело к созданию особой сводной повести о разорении Москвы, помещенной в Никоновской летописи. Следует, впрочем, отметить, что и повести о Тохтамышевом разорении, находящиеся в других летописных сводах, также сохранились не в первоначальном виде. Тем больший интерес имеет публикуемая здесь повесть о разорении Москвы Тохтамышем, представляющая собою произведение, по-видимому, раннего происхождения. Оно вставлено в краткий летописец XVII в., находящийся в собрании Ундольского (№ 1326) Гос. библиотеки им. В. И. Ленина в Москве.
Перед нами произведение, сохранившее такие черты, которые были уничтожены позднейшими компиляторами. Это особенно бросается в глаза при сравнении издаваемой повести с повестью о Тохтамышевом разорении, помещенной в московском летописном своде конца XV в. (ПСРЛ, т. XXV, стр. 206 - 210), с которой она имеет наибольшее сходство.
Раннее происхождение особой повести о Тохтамышевом разорении доказывается, прежде всего, ясными указаниями на бегство митрополита Киприана из Москвы в Тверь при известии о приближении татар. Характерно, что другие повести о Тохтамышевом разорении, об этом или умалчивают, или говорят в какой-то неясной форме. В Ермолинской летописи об этом эпизоде совсем не говорится, хотя позже сообщается, что Дмитрий Донской разгневался на митрополита, «что не сиде в осаде» (ПСРЛ, т. XXIII, стр. 129). Симеоновская летопись умалчивает не только о бегстве митрополита, но даже о причинах опалы на него (ПСРЛ, т. XVIII, стр. 134). В Московском своде конца XV в. сказано о Киприане совсем неясно («митрополит виде в граде на Москве мятежь велик»), и лишь в конце повести замечено, что Киприан избыл нахождения татар на Костроме. Наконец, в Софийской первой летописи говорится, что Киприан приехал в Москву незадолго до прихода татар, после чего только в конце изложения выясняется, что митрополит спасался от ратных людей в Твери. Характерно, что в списке Царского слова о приезде Киприана в Москву были совсем зачеркнуты ввиду их нелепости (ПСРЛ, т. VI, стр. 95). Таким образом, становится ясным, что эти поправки и недомолвки возникли при Киприане или вскоре после его правления, так как они имели целью затушевать факт малодушия митрополита, бросившего столицу на произвол судьбы во время грозной опасности.
Отдельные детали, сохраненные особой повестью о разорении Москвы, имеют немалое значение для историка. Так, из повести узнаем о совещании боярской думы при великом князе («начаша думати с воеводами и с вельможи, старейши боляры»).Отказ от сопротивления Тохтамышу произошел потому, что было «разньство в князех». В рассказе о народе, стоявшем с обнаженным оружием и не пускавшем беглецов из города, находим прямое упоминание о людях, стоявших «на земли с рогатины и з сулицами» и т. д.
Особая повесть о Тохтамышевом разорении близка к описываемым событиям: «увы мне,- восклицает ее автор, - страшно се слышати, страшнее же того было видети». Она интересна, как ранний исторический памятник богатой и замечательной московской литературы конца XIV в.
ПОВЕСТЬ О ТОХТАМЫШЕВОМ РАЗОРЕНИИ
В лето 6890. Божиим гневом, грех ради наших, плени землю Русскую царь Тахтамышь. Посла слуги своя во град, нарицаемый Болгар, еже есть на Волзе, и повеле русских гостей грабити и суды их с товаром отъимати и провадити к собе на перевоз, на сию страну Волги со всеми своими безбожными татары с полки. И поиде изгоном на великого князя Дмитрея Ивановича своим злохитрием, не дающе вести пред ся. И то слышав князь Дмитрей Костянтинович Суздальский, и посла к царю Тахтамышу 2 сыны своя, Василья да Семена. Они же едва постигоша близ предел Резанские земли. А князь Олег Резанъский срете царя Тахтамыша преже даже не вниде в землю его, и би ему челом, и бысть помощник и поспешник на пакость християном, и словеса изрече, како пленити и како без труда взяти каменной град Москву и князя Дмитрея добыта. Еще же к тому обведе царя около своея отчины Резанския земли. И едва прииде весть к великому князю Дмитрею. аще бо и не хотяше Тахтамыш (В рукописи Тохтамых), того бо ради все гости русские поимани быша, дабы вести не было на Русь. Князь же Дмитрей, сия слышав, уже идет на него царь Тахтамыш (В рукописи Тохтамых) во множестве силы своея, и нача совокупляти полки из града Москвы, хотя итти против царя, и начаша думати с воеводами и с вельможи, старейши боляры. И грех ради наших обретеся разньство в князех, и не хотяху помогати друг другу на безбожныя, не токмо друг другу, но и брат брату, не помянуша пророка Давыда, глаголюща: «се коль добро, коль красно, еже жити братии вкупе». Бысть же промеж их неодиначество, но и неимоверство. И то познав и разумев и разсмотрев, благоверный и великий князь Дмитрий Ивановичь бысть в недоумении и размышлении велице, убоясь стати в лице противнаго царя, и не став бо против, ни подня руки против царя, и поеха во град свой Переяславль и оттуду мимо Ростова и паки вборзе на Кострому. А Киприян митрополит поеде во Тферь. Во граде же Москве смятия бысть велия, понеже бо, яко овцы не имуще пастыря, овии хотяху сидети, а овии хотяша бежати. И сотвориша вече, позвониша в колоколы. И восташа недобрии человеци крамолницы, хотящих изыти из града не токмо пущаху, но и грабяху, ни самого митрополита стыдяшеся, ни боляр старейших устрашишася, ни седин многолетных усрамишася, но бияху з града камением, а на земли с рогатины и з сулицами стояху, со обнаженным оружии, не пущающе вылести из града. И едва к вечеру умолиша, позде выступивших ограбиша. Град же единаче мятущуся, ни откуду же утешения чающе, но обаче пущих и больших зол чающе. И се некто князь литовский именем Остей, внук Олгердов, приеха к ним во град, окрепив народ и мятеж граду укротити, затворися с ними во граде в осаде со вставшими гражаны, и елико с волостей бежан и от инех градов прилучившихся, и боляре, и сурожане, и суконники, и прочии купцы, и архимариты, игумены, и протопопы, и прозвитеры, и дьякони, и чернци, и всяк возраст. Князь же Олег указа царю вся грады сущая по Оце. Царь же, прешед реку, взя Серпухов и пожже, и оттуду поиде к Москве, духа злаго наполнися, жгучи и воюючи, род християньский секучи. И прииде ратью к Москве августа в 23 в понедельник. И начаша у града спрашивати: «есть ли в городе князь Дмитрей». 3 запрал (Так в рукописи) же градных рекоша: «нету». Татари же отступивше, объглядающе около града приступы и рвы и стрелницы. Во граде же добрые люди моляхуся Христу богу день и нощь, постом и молитвой, ожидающе смерти, готовящеся с покаянием и причастием и слезами. Нецыи же недобрии людие начаша ходити по дворам, износяще ис погребов меды господьския и сосуды сребряныя и драгие скляницы, упивахуся даже и до пьянства, глаголюще: «не устрашаемся нашествия поганых татар, селик град тверд имуще». С проста рещи, возлазяше на град пьяни и шатахуся, ругающеся татаром, досажающе образом безстудным и словеса износяще исполнены укоризны, мня бо, яко только есть силы татарския. Сыроядцы же голыми саблями махающе, образом, яко потяти хотяще, накивающе издалеча. На утрии же приступи царь со всею силою с полки под град. Гражане же, увидивше силу толику, убояшася зело. Противнии же поидоша ко граду. Гражяня же пустиша (В рукописи постиша) на ня стрелы, паче же татарския стрелы пренемогаша, беяху бо у них стрелцы горазди вельми, и яко дождь умножен, а друзии от них сотвориша листвица прикланяюще лезаху на стены. Граждане же варом их обливаху и тако возбраняху им. И многа же брань бываше, три дни бияхуся меж себя пренемогающеся. Един же некто гражанин москвитин суконник именем Адам, иже бе над враты Флоррарскими (Так в рукописи), приметив единого татарина нарочита и славна, иже бе сын некоего князя Ординъскаго, напряг стрелу самострелную, юже испусти напрасно и уязви в сердце безбожнаго и вскоре смерть ему нанесе. Се же бысть язва царю и татаром. В 4 день оболгаша князя их Остея лживыми речами и лживым миром, приехаша татари нарочитии, князи арьдинстии и рядници царевы, с ними же 2 князи суздалскии, Василей да Семен, сынове князя Дмитрея Суздальскаго. И пришед близ стен градных по опасу, и начата глаголати к сущим во граде: «царь вас, своих людей, хощет жаловати, неповинни есте смерти, не на вас бо воия прииде, но на Дмитрея ополчихся царь, ничто же от вас не требует, но изыдите во стрение (Так в рукописи) ему с честию и з дарми, купно и со князем своим, хоще[т] бо видети град сей и в онь внитти, а вам даровати мир и любов, а вы ему врата градная отворите». Тако же князи Нижнего Новагорода глаголаху: «имите нам веру, мы есме ваши князи християнстии, вам на том правду даем». Народи же християнстии веру яша словесем их, а не помянуша евангелиста, глаголющаго: «не всякому духу веруйте, но испытайте духи». Отвориша врата градные и выедоша с своим нкязем и Остеем, з дары мног