Крупин Владимир
Повесть о том, как
Владимир Николаевич Крупин
ПОВЕСТЬ О ТОМ, КАК...
1
Идти на рынок пристигает нужда. Возмущаться рыночными ценами бессмысленно, это - укорачивать и без того короткую жизнь. Призывая себя к смирению, но зная, что небеса в свидетелях, я обошел прилавки, и вдруг цена клюквы, написанная на газетке, поразила меня дешевизной. Почему? Весна, апрель, ведь собирать подснежницу очень нелегко.
- Вы с Севера? - спросил мужик за прилавком.
- Да.
- Закрываю!
И вот он сдал фартук, весы, еще какое-то время - и я слушал его рассказ, интересный, но все же обычный: по пьянке он остался без денег и билета, а ехать было надо. Он ехал к детям, вез в подарок клюкву ("Она меня и спасла! Нас спасет природа!"), вез ее в подарок и вот - продает, чтоб купить билет.
- Билет купишь, а приедешь без подарка.
- Я раздумал, не поеду, давай лучше выпьем.
- Нет уж, поезжай. Если не хватает на билет, добавлю.
Через полчаса он делал зверское лицо и брал с меня клятву приехать к нему в гости. ("Ты ж сельский житель! - кричал он.- Поверь мне - город бросишь! Сколь волка не корми, а также остальные пословицы. Я тридцать лет жил в городе, вышел на пенсию в деревню и забыл город через неделю. Приедешь?") Я тоже делал зверское лицо, так как свое питье мы заедали клюквой, и обещался приехать.
- Милый! - кричал он.- Приезжай! У нас все дома пустые, живи даром! Во всей округе пятеро живых, будешь шестым.
- А тихо?
- Милый! Глухари под окном пасутся. Ружье не вези, у меня тоже нет. Зайцы прибегают, чтоб их погладили. В речке рыбы больше, чем воды. У меня есть знакомый щуренок, его не лови.
- Ври больше, проживешь дольше,- поддел я, на что мужик отвечал строкой из Твардовского:
- Хорошо, когда кто врет весело и складно.
- А чего вдруг я к тебе поеду?
- Мы ж не чужие, с одной земли.
Все-таки я посадил его на поезд. Подробно объяснив, как ехать, как добираться, взяв с меня клятву побывать, он уехал, оставив бумажку: "Зубарев Евлампий Георгиевич", в скобках было: "Евланя".
2
Прошло лето. По временам я вспоминал Евланю, наше неожиданное родство, но больше того бередила душу мечта о своем доме. Давно мечталось. Я даже представлял этот дом, над речкой, в тишине. Вот куда уползать зализывать раны. Конечно, трудно купить дом, но уж как-нибудь. Евланя поможет. Что я знал о нем? Он ехал навестить детей. К нему они не ездили, считали, далеко. Живет он в доме старушки, еще какой-то мужик. "Пасечник",- сказал о нем Евланя. Если не врал про фантастические цены на дома ("по цене дров!"), то, конечно, надо ехать.
Схлынул августовский напор пассажиров. И первого сентября, когда улицы осветились белыми фартучками и рубашками учеников, когда расцвели букетами и галстуками, я уехал.
Ехать было не так долго, но много пересадок. Поездом (в нем все дружно ругали оставленный город), потом автобусом (в нем было уже лучше, чем больше трясло, тем больше сплачивались пассажиры), потом еще одним автобусом (местным, в котором почти все были знакомы), потом долго ждать теплохода.
На причале толпились студенты, отправляемые в колхоз в первые дни учебы. Не видевшись лето, они были преувеличенно веселы. Высокий, обволосатевший парень громко намечал жертву своей неугасимой любви. В стороне сидела девушка, внимательная ко всему, но не задействован-ная общим шумом. Парень разлетелся было и к ней со своим предложением, но обрезался, она, посмотрев, ничего не ответила.
Меня насмешила цыганка. Видимо, она так давно жила в этих краях, что стала окать. Слушать, как цыганка, водя пальцем по ладони, говорит, нажимая на "о", было смешно. "Ты живешь плохо, будешь жить хорошо через большую беду. В церковь пойдешь, церкви не будет, кладбища не будет, будет женщина, не бойся, денег себе не бери и мне не давай".
Подошел опоздавший теплоход. После сокращенной стоянки и энергичной посадки загремела гитара, поплыли назад заваленные черным лесом изгибы берегов.
День стоял пасмурный. Шел мелкий дождь. К вечеру свежело. Речная чайка летела за нами и, не боясь отравления, грелась в газах выхлопной трубы.
Девушку, на которую я невольно поглядывал, все-таки увели. Посадили рядом с ревнивыми студентками и чем-то угощали. Гитара все брякала, ей подпевали, например, такие слова:
Попробуй не страдать,
Попробуй не влюбляться,
Попробуй не гулять,
Когда тебе семнадцать.
Или: "Где-то за городом очень недорого папа купил автомобиль". Или и вовсе все разом начинали кричать мелодию. Один ритм долго сидел в памяти моего слуха, но на бумаге его не передать. Они его, рискуя коллективно охрипнуть, отлаяли после команды волосатого парня.
Чайка отстала. Показался причал. Студенты разбирали вещи, перекликались. Теснясь на трапе, я слышал, как сзади спрашивали:
- Вы придете на танцы?
Матрос разорвал билет, я был свободен.
Два мужика сидели на берегу. Один говорил другому: "Знаешь, сколько у меня денег было?" - "Сколько?" - "А вот в самом бы лучшем ресторане посуду бы всю перебил и хватило бы заплатить".
3
Конечно, не два километра, а все пять отшагал я под теплым дождичком, пока не поднялся на гору и не озрел окрестности. "Как выйдешь сосняком на гору, то слева засверкает озеро и на нем белые паруса рыбацких лодок, но ты туда не ходи, прямо будет большая деревня, бывшее село Кузнецово, в него тоже не ходи, а иди постепенно вправо и вниз".
Так и было (исключая паруса). Деревня была домов на десять, почти все заколочены. Из одной трубы шел дым. Через маленькую речку лежали мостки. Вода туманилась. Подошел к жилой избе. Удивился тому, что дверь была нараспашку,- мух, что ли, не боятся? Из избы долетел такой остаток разговора: "Всей твоей работы,- говорил женский голос,- самовар поставить".- "Баба Маня! - отвечал мужской голос.- У меня другие масштабы и цель. Меня больше интересует, почему дождь, падающий с неба, измеряется в сантиметрах, а не в литрах. Ведь в книгах пишут: дождь лил как из ведра"."Тебе бы все литры. Все бы тебе вино. Было б оно твердое, ты б его зубами грыз".- "Почему все же дождь идет так долго?" - "Живете без Бога, так живите без солнышка",- отвечал женский голос.
Я осторожно постучал по косяку и вошел.
За столом сидел мой знакомец. Из кухни высунулась и скрылась старуха. Не удивившись приезду, Евланя сразу повел меня в "мои Палестины", объяснив заодно, что Палестиной раньше называли церковь, а теперь целую страну.
По пути прошли большую груду мешков.
- Импортные удобрения,- объяснил Евланя.- Лежат у меня под окном третий год. Никто даже не прикроет. Разве это допустимо у американского или канадского фермера?
Я согласился, что нет, недопустимо, и ожидал уже упреков бесхозяйственности местных властей, но Евланя сказал:
- А ведь я и сам мог бы прикрыть, между прочим. Верно?
Я снова согласился.
- Но я не прикрою. Это моя идея и теория - заставлять вещи заботиться о себе. Идет дождь - мы надеваем плащ. Так должны и вещи, и удобрения, и вся живая природа. То есть программа самосохранения.
У берега встретился нам высокий черный мужик с желтым лицом. Я поздоровался, Евланя не остановился. Снова перешли речку по шатким мостикам, поднялись по склону и вошли в пустую избу. Я предложил отметить встречу и достал из рюкзака посудину, которую Евланя тут же назвал верительной грамотой.
- Может быть, нам позвать этого человека?
- Налей мне сто граммов, остальное допьешь с ним.
- Я не хотел вас обидеть.
Евланя сходил за закуской, хотя для первого дня закуска нашлась бы и в рюкзаке. Но головка лука позволяла ему быть не только гостем. Также он принес стопки. О луке сказал: "Ранний, быстрострелкующийся". Выпили. Он велел называть его на "ты", но сам от выпитого становился все вежливее.