- Если б вы даже приехали не ко мне, а к нему, вы б все равно перешли на мою сторону. Чем он может взять? Чайной ложкой меда? Так я тоже держу пасеку. Хотя я не как он, не отбираю мед у пчел, мне, как и многим, хватает сахара. Пчелы и муравьи развиты больше человека, как же их можно объедать? Мы и так всех обпиваем.
- Но мы же идем вперед, а они стоят на месте.
- Да, мы непрерывно в дороге,- отвечал Евланя,- но ответьте: пчелы впереди нас или позади?
- И так и так.
- Логично,- довольно отвечал Евланя.- У нас есть единственное преимущество перед всеми - чтение. Чтение - вот лучшее мышление. По мышлению Кирсеич далеко мне не родня. А почему? Вы скажете, он читает газеты, а я Пушкина, не только. Он носит шапку, а я нет. Голова в холоде, брюхо в посредственном климате.
Я налил понемножку, но Евланя ехидно спросил:
- Разве вы половинкин сын? Запомните четыре правила: первое - лить полную, иначе родителей не почитаешь, второе - пить до дна, иначе остается горечь, третье - взяв стопку в руку, обратно не ставить, а то память отшибет, четвертое - долго поднятую не держать: рука отсохнет... Не для ссуду очистили посуду,- сказал он в конце.- Засекай,- сказал он,шестьдесят четыре минуты.- И быстро вышел.
Медленно близился теплый вечер. Время как будто притормозило. Всегда удивительная смена ритма, дня не прошло, как были очереди, толкотня, грохот тамбура, шум теплохода, вдруг - тишина, далеко слева появился красноватый Марс, листочки не шевелятся, над водой собирается туман, редко чирикает птица, и непрерывно считает далекая кукушка.
Я вспомнил, что и в моей избушке есть электричество. Зажег, осмотрелся. Стены были закле-ены желтыми газетами. Один заголовок был такой: "Не перепотели в колхозе им. Буденного".
Я подумал, что будет прохладно спать, все же сентябрь, север, и стал топить печку. Но напустил столько дыма, что еле нашел дверь, еле выполз. Скоро вернулся Евланя, доложил;
- Наношу ответный удар.
Увидев дым, пошел с улицы, вынул раму. Дым вытянуло. Вставил раму обратно.
А тем временем и труба прогрелась, и пошла тяга. Стало уютно.
Евланя одобрительно рассуждал о том, что кто-то продуманно делает централизацию магазинов на селе.
- Например, я хожу в магазин час. По свежему воздуху. Я проветриваюсь, гуляю и наблюдаю природу. А если бы магазин был в пределах деревни, то что? Я бы физически меньше двигался. Или вы не согласны?
- Мне для начала хватит четырех правил.
- Вы извините,- говорил Евланя,- что я не называю ваше полное имя. Это вовсе не пустяки, это принцип. Мой язык не доходит до отчества. И это нужно внедрять. Пока мы вспоминаем и называем, за границей уже все решено. Вы были на Западе?
- Да.
- И что?
- У нас лучше.
Евланя долго всматривался перед собой, наконец встряхнулся и сказал:
- Да!
Потом снова долго думал, кривил лицо и жевал губами, потом решил:
- Но в каком-то отношении, пожалуй, что даже и так. Хотя там бы не бросили удобрения.
Вечер кончился песнями. Пели мы неважно, но от души, песен не испортили.
- Можно не иметь голоса, но надо знать песни,- сказал Евланя.- В следующий раз позовем Машу. А совсем переедете жить, наладим хор и поедем на областной смотр.
Стали прощаться.
Вышли. Река светилась, темнели над ней ивы, дальше желтело поле.
- Вот если бы все это пропить,- сказал Евланя.
- Удобрения? - не понял я.
- Нет, вообще все это,- он широко захватил рукой пространство.
Но мы решили, что все это пропивать нельзя. И так земли не остается. Разве что пустырь какой. Все равно жалко.
- Тут у меня сидит карась,- показал Евланя на вершу около мостков. И действительно, в верше сидел карась.
Решили его съесть. Печку вновь топить было долго, варить некогда. Евланя сказал, что сходит за электроплиткой. И вскоре вернулся, но только с утюгом, включил его, перевернул кверху плоскостью, и участь бедного карася была решена. Лишенный родной стихии, карась, даже выпоротый, дергался.
- Плохо, что краев нет,- говорил Евланя,- масло некуда наливать.
- А ты всегда на утюге жаришь?
- Только сегодня. Баба Маня все от меня спрятала.
Мы долго провожали друг друга, обсудили все проблемы, заодно все их решили.
"Ты ходишь в магазин больше часа. А если бы ехать на метро, то сколько?" - "На метро тут делать нечего, минута!" - "А знаешь, Евланя, ничего, что я тебя так называю?" - "Даже хорошо,- отвечал он,- лишь бы без отчества, а то поговорить не успеем".- "Так вот, знаешь, надо делать здесь метро. И вообще во всей сельской местности нечерноземной зоны. Подумай, почему? Десять секунд на размышление".- "В магазин быстрее ездить?" - "Не только. Метро сбережет поля и леса, не нужно будет осушать болота, слова "мелиорация", в смысле осушения болот, а затем "ирригация", в смысле обводнения на этом же месте, будут забыты. Деньги на культуру. Это первое. Это также и второе. Сохраненная земля даст урожай ягод. Остановки: "Земляничная поляна", "Березняк".- "Грибная опушка!" - поддержал меня Евланя. "Осторож-но, двери закрываются, следующая станция "Гречишное поле", переход на молочно-мясную линию..."
Темнели нежилые дома. Виднелись черные пятна выбитых окон. И этим домам мы нашли применение. Придумали испилить все нежилые избы на дрова, запастись дровами и никуда больше не ходить. Будем топить печь и рассказывать друг другу случаи из жизни. "У меня знаешь, сколько было случаев,- обещал Евланя,- я бы пять лет каждый вечер рассказывал, и каждый вечер новая история".- "У меня было поменьше,- отвечал я,- но тоже хватит. Где пила, топор? Пошли!"
Все же поленились начать с заготовки дров. "Лучше давай с конца,говорил Евланя,- с историй".
Мне казалось, что он выпивши и надо его довести до крыльца. Но и я, видно, был хорош, так как утром обнаружил себя не достигшим кровати. Утюг, оказалось, был не выключен, лежал на боку, дымя и постепенно утопая в половице.
4
В дверь постучали.
- Входи,- сказал я, уверенный, что это Евланя, и зная закон, что сострадания к утренним мучениям можно дождаться только от того, с кем накануне приобретал их.
Вошел встреченный вчера у реки мужчина.
- Вчера нас не представили...
- Да, как-то так... Но я знаю, что имя, отчество ваше,- я торопливо встал,- Михаил Кирсеич.
- Это хорошо, что еще в одном домике затеплилась жизнь.
Ботинком я закрыл прогоревшее место, и вскоре подошва почувствовала тепло.
Михаил Кирсеич расстегнул полевую офицерскую сумку, достал... четвертинку. Достал маленькую баночку меду.
Как-то по телевизору показывали дикие племена Австралии. Там они ходят босиком по горячим углям. Нам далеко до этих диких племен, даже в ботинках я бы не прошел. Пришлось выдать, на чем стою. Залил тление водой, разулся.
- Я даже удивляюсь, как он вас не сжег,- сказал Михаил Кирсеич.- Вы что, решили брюки погладить? На танцы, наверное, хотели идти. Тут теперь каждый вечер начнутся танцы.
Я отговорился тем, что печь не топилась, было холодно, а утюг все же излучает тепло.
Выпить Михаил Кирсеич отказался.
- А вы с Зубаревым. Только не говорите, что от меня. От себя.
- Он мне не поверит, что я мог вчера утаить.
- Все равно обрадуется.
В отдарок Кирсеичу я дал четырехцветную авторучку. Он был рад и не отказывался. Немного проводил меня.
Оказывается, он слышал, как мы ночью отказались заворачивать северные реки на юг, потому что нас не спросили, а также как мы подсчитывали экономический эффект от метро в сельской местности.