Завяжешь ли связь, мимолётную, как роса, если всячески таишься от глаз людских? Сновидением одной ночи стал у них обмен такими ненадёжными подушками. Кажется, уже на следующую ночь его высочество внезапно изволил выехать в замок Касаги, поэтому Фудзифуса снял свои одеяния и головной убор, надел воинскую форму и приготовился его сопровождать, не зная, встретит ли он эту даму когда-нибудь ещё. Представляя её образ, виденный в мечтаниях одной ночи, он думал о том, как бы увидеть её ещё раз.
Тогда, чтобы её увидеть, он пошёл к западному крылу павильона, где она проживала, но там ему сказали, что нынче утром даму вызвала принцесса, и она изволила отправиться во дворец в Северных горах. Тогда советник среднего ранга отрезал небольшую прядь своих волос, написал стихи, приложил волосы к стихам и оставил для этой дамы.
В мире нынче живём
Перепутанном,
Словно пряди волос[325].
Так смотрите на них,
Как на мой прощальный подарок.
Когда эта дама вернулась и увидела подаренную на прощанье прядь волос и стихотворение, она прочла его и заплакала. Плакала и читала. Сворачивала и разворачивала свиток тысячи и сотни раз, но успокоиться была не в силах. Слёзы текли и смывали буквы, а тяжёлые думы всё не проходили. Если бы она знала хотя бы место, где этот человек живёт, она готова была устремиться туда, пусть это будет равнина, где лежат тигры, или бухта, в которую заплывают киты, только не могла узнать, куда направиться. Она терялась от избытка дум, потому что не знала, где тот желанный мир, где они вновь повстречаются.
О ты, мой господин,
Для меня написавший письмо!
Ты послал мне его
В знак прощанья
До встречи в будущем мире.
Приложив этот куплет к прежнему стихотворению, она положила в свой рукав прощальную прядь его волос и бросилась в глубокие пучины реки Оигава[326]. О, как это печально! Можно повторить слова о том, что «Я отказалась от ста лет своей жизни ради одного лишь дня благорасположения господина»[327].
Прошёл слух, что старший советник Адзэти, его милость Кинтоси, сослан в провинцию Кадзуса, преосвященный Сёдзин из Юго-Восточного павильона — в провинцию Симоса, а преосвященный Сюнга из Минэ — в провинцию Цусима, но это решение внезапно переменили и его направили в провинцию Нагана Четвёртого принца отправили в провинцию Тадзима, под охрану губернатора этой провинции, судьи Ота.
2
О ПЕСНЕ ВОСЬМИЛЕТНЕГО ПРИНЦА
Девятый принц был ещё ребёнком, поэтому находился в столице на попечении советника среднего ранга Наканомикадо, его милости Нобуакира. Принцу в этом году исполнилось восемь лет, но он был смышлёнее обычных людей и всё время твердил в скорби:
— Говорят, будто его величество уже сослан на острова Оки, куда даже люди не приезжают, так почему в столице должен оставаться один я? Увы! Я хочу, чтобы меня тоже сослали в края поблизости от той провинции, где изволит пребывать государь! По крайней мере, тогда я хоть мимоходом буду узнавать о судьбе августейшего, — и слёзы у принца текли, не переставая.
— В самом деле, если бы Нобуакира сказали, что Сиракава, где в заточении изволит пребывать государь, находится близко от столицы, почему бы ему не сопровождать вас туда? — молвил ему его милость Нобуакира, обливаясь слезами, но даже если бы мы находились в месте, близком к обители государя, мы вряд ли смогли бы, держась друг за друга, узнавать о нём подробности. Однако же место, называемое Сиракава, находится в нескольких сотнях ри от столицы. Потому-то закононаставник Ноин[328] и сложил такие стихи:
Покинул столицу
В пору весенних туманов,
А на заставе
Сиракава
Подули весенние ветры.
— Из них можно узнать, что путь туда далёк, и есть непреодолимые для путника заставы.
Так он сказал, и принц, сдерживая слёзы, перестал говорить об этом так часто. Прошло некоторое время, и он рассердил Нобуакира, произнеся:
— Значит, Нобуакира не хочет со мной ехать, вот и говорит так. То, что воспевается как застава Сиракава, — это совсем не то, что Вэйшуй у Лояни[329]. Эта застава — местность в провинции Осю. А недавно Цумори-но Куниацу, взяв эту песню за основу, сложил свою:
Вот пройдёт много дней,
И осенние ветры подуют
На реке Сиракава,
Которая не достигает
Заставы Восточного тракта.
— Кроме того, собираясь убрать и заменить высохшее дерево сакуры на поле для игры в ножной мяч кэмари возле храма Наивысшей победы, Сайсёдзи, Фудзивара Масацунэ-асон[330] написал:
Нашим взорам привычна
Эта сакура, у которой цветы
Отражались в воде Сиракава!
Для неё та весна
Оказалась последней.
— Оба эти названия одинаковые, но песни подтверждают, что места разные. Ладно же! Замкнусь в себе и говорить не стану ничего, — так он сказал, обидевшись на Нобуакира, и после этого даже говорить о любви к отцу перестал совсем.
Казалось, всё приводило его в уныние. Время от времени он останавливался у центральных ворот дворца, где, слушая звон вечерних колоколов из дальних храмов, сложил:
День проводя
В думах тяжёлых,
По господину тоскую,
Даже слушая храмовый звон
Вечерами.
Слова сами выходят на волю, когда они движимы чувствами[331]. Это было как стихи взрослого поэта. В ту пору очарованные ими монахи и миряне, мужчины и женщины в столице переписывали их на бумажные салфетки и на веера, и не было человека, который бы при этом не говорил, что это стихи восьмилетнего принца.
3
О ПЕРВОМ ПРИНЦЕ И О ПРИНЦЕ ИЗ ПАВИЛЬОНА МЁХОИН
В восьмой день третьей луны его императорское высочество Первого принца из Министерства центральных дел услали в Хата в провинции Тоса под охраной Сасаки-таю Токинобу. Он посмотрел на небо, распростёрся на земле и вознёс молитву: «Пусть до сих пор люди умирали от осенних наказаний и бывали погребены подо мхами на равнине Лунмэнь[332], только я хотел бы, чтобы со мной это случилось поблизости от столицы».
Но тут он услышал, как воины из охраны говорят между собой, что уже завтра собираются отправить в ссылку прежнего императора, утратил веру в молитву и впал в неизбывную печаль. Когда же появилось множество воинов, и паланкин с государем приблизился к центральным воротам, он, не в силах подняться, произнёс в слезах:
Мне в беде не сдержать
Этих горьких рыданий.
Моя зыбкая плоть!
А слёзы
Рекою текут.
В тот же день и принца Второго ранга из павильона Мёхоин тоже сослали под охраной Нагаи-сакон-но-таю-сёгэн Такахиро в провинцию Сануки. Когда этот принц услышал, что завтра его величество получит основания для перемены своего местонахождения, а сегодня Первый принц уже был отправлен в ссылку, сердце его было охвачено болью. Им всем предстоял одинаково горький путь, но отправляли их порознь, и в августейших сердцах царила печаль.
Поначалу из столицы их высочества отправились по отдельности, но вечером одиннадцатого дня и Первый принц, и принц из павильона Мёхоин оба изволили прибыть в Хёго[333]. Здесь Первый принц садился на судно, и говорили, что он должен приплыть в Хатакэ, в провинции Тоса. Монашествующий принц изволил написать ему:
326
Прим.32 Свиток 4:
328
Прим.34 Свиток 4:
329
Прим.35 Свиток 4:
330
Прим.36 Свиток 4:
331
Прим.37 Свиток 4:
Фраза из Предисловия к китайской классической «Книге песен» (Шицзин).
332
Прим.38 Свиток 4:
Намёк на стихотворение Бо Цзюйи. Осенью, в пору увядания природы, в Китае проводили казни, поэтому палачей в быту называли «осенними чиновниками».