Когда это случилось, надеяться стало не на что и жалеть о своей жизни стало не нужно. Каждому следовало бы умереть в бою, чтобы оставить своё имя грядущим поколениям, но им, наверное, было стыдно даже за обычные свои поступки, так что, начиная с младшего помощника главы Палаты цензоров Асо-но Токихару, помощника Правого конюшего Дайбуцу Саданао, губернатора Тотоми Эма и Сасукэ, губернатора Аки, тринадцать главных членов рода Хэйдзи, а также его милость Нагасаки Сиро Саэмон, Вступивший на Путь Никайдо Дэва Доун с подданными, а всего больше пятидесяти человек, обладавших властью в Канто, и их подданные приняли духовный сан, вступив на Путь в Ханнядзи, храме Высшей Мудрости, стали священнослужителями секты рицу, надели на себя оплечья трёх видов, взяли в руки по плошке для снеди и вышли, чтобы сдаться в плен.
Садахира-асон, взяв их в плен, велел связать по рукам и ногам и, приторочив к сёдлам перегонных коней, приказал провезти перед правительственными войсками числом во многие десятки тысяч и вернуть в столицу среди бела дня.
Во времена смуты годов Хэйдзи жил Акугэнда Есихира[876]. Хэйкэ велели лишить его жизни, и ему отрубили голову. В годы Гэнряку Внутреннего министра князя Мунэмори[877] захватили в плен Гэндзи, которые провели его по главным улицам столицы. Всё это было в дни сражений. Люди были либо обмануты врагами, либо непрерывно чинили себе вред, попадали в руки бессердечных врагов. Людские разговоры — это до сих пор насмешки, и когда потомки обоих домов слышат их, им и сто с лишним лет спустя стыдно бывает поднять лицо. На сей же раз люди и врагами не были обмануты, и сами себе вред не наносили, но, хотя их силы и не иссякли, они сами облачились в чёрные одеяния и отреклись от бесполезных жизней. Но когда их вели со связанными за спиной верёвкой руками и понурыми лицами, их вид был воплощением стыда, о каком прежние поколения и не слыхивали.
Когда пленники прибыли в Киото, всех их заставили снять чёрные одеяния, сменить монашеские имена на прежние, а самих по одному отдали под надзор дайме. Той осенью, пока ждали приговора, они находились в заключении, и, размышляя об этом бренном мире, непрерывно проливали слёзы.
Если судить о делах в Камакура по неясным слухам, там уже верных жён, связанных давними клятвами, у которых подушки покрыты пылью, похищают ужасные деревенщины. Ван Чжаоцзюнь[878] сохранила свою обиду. Воспитанники аристократов, взлелеянные в богатых и знатных высоких теремах, стали низкими простолюдинами, к которым прежде они и не приближались. Им грезится, будто они гребцы на судах, с жёлтыми повязками на головах. Рассказывали, что они, хотя и были в грустном состоянии, но ещё живы, поэтому много не сокрушались.
Путник, который вчера миновал перекрёсток дорог, а сегодня отдыхает возле городских ворот, говорит так: «Ах, как хорошо! Та женщина, которая расстилала для отдыха свои рукава при дороге и выпрашивала пищу, падает и умирает, — тоже чья-то мать. Странник, который в поисках родни бродил, переодетый в рубище, умер — он тоже чей-то родитель». Когда мы слушаем, как такие разговоры разносятся ветром, печально бывает нам, до сих пор остающимся в живых.
В девятый день седьмой луны младший помощник главы Палаты цензоров Асо, помощник Правого конюшего Дайбуцу Саданао, губернатор Тотоми Эма и губернатор провинции Аки Сасукэ, а также Нагасаки Сиро Саэмон и другие — всего пятнадцать человек были казнены на вершине Амидагаминэ. После того, как нынешний государь вернул себе престол и прежде, чем он стал управлять всеми делами, по тому, как совершались все наказания, его правление нельзя называть гуманным, поэтому эти люди были тайно обезглавлены, их головы не провезли по главным улицам, а мёртвые тела каждого из них отослали в храмы, заслуживающие доверия, где над ними совершили заупокойные молитвы о благополучии в грядущем мире.
Хотя Вступивший на Путь из Дэва, Никайдо Доун был первейшим врагом династии и помощником главы воинского дома, слава о нём как о человеке умном и талантливом ещё ранее достигала слуха августейшего, поэтому государь повелел вызвать его, признал за ним преступление первого разряда и успокоиться в его земельном владении. Потом, как говорят, он снова замыслил заговор и в конце осени того же года, наконец-то, был приговорён к смертной казни.
Помощник главы левой половины столицы Сасукэ Садатоси помимо того, что он был отпрыском рода Хэйдзи, обладал воинскими хитростями и иными талантами, несомненно, поэтому он высоко ценил себя и надеялся, что будет назначен старшим военачальником, однако Вступивший на Путь из Сагами до такой-то степени им не восхищался, из-за чего Садатоси, тая обиду и испытывая негодование, выступил в составе войска, наступавшего на гору Конгосэн. В этих условиях средний военачальник, возглавлявший многочисленное войско, получил государево повеление и сказав, что должен отправиться к августейшему, в начале следующей пятой луны поехал из Тихая и вернулся в Киото.
После того, как все члены рода Хэйдзи постриглись в монахи и были арестованы, чиновники в воинских домах все до одного были вызваны в их владения и оставили свои жилища. Не осталось ни одного человека, а поскольку Садатоси тоже был сослан в провинцию Ава, теперь компания молодых вассалов и прислуга не были близки друг к другу, а то, что вчера было радостью, ныне стало печалью. Степень их обнищания становилась всё сильнее и сильнее, потому что есть такое правило: те, что процветали, обязательно приходят в упадок, так что теперь в мире, лишённом чувств, они решали, в глубине каких гор им нужно будет прятаться.
Если задаться вопросом, что сталось в таких условиях с особами из Канто, то говорили, что, начиная со Вступившего на Путь из Сагами, из всей семьи Ходзе не осталось никого, вплоть до слуг. Все были застрелены. Куда делись жёны, дети и родня — никто не знал, и теперь было неизвестно, кого можно спрашивать, чего ещё можно ждать в этом мире. Кто видел это, кто слышал об этом поражались всё больше и больше. Люди только за то, что они принадлежали к числу вельмож Канто, все стали пленниками, в конце концов признаны мятежниками и были казнены. Садатоси опять арестовали.
Хотя ему и не было жаль своей жизни в этом зыбком мире, к которому никак не лежало его сердце, сердце его больше всего было озабочено будущим жены и детей, оставленных на родине, — о них он ничего не слышал и не знал, живы ли они. Поэтому Садатоси попросил мудреца[879], который в последнее время десятикратно возглашал Нэмбуцу[880], взять у своего секунданта меч, которым издавна лишали себя жизни, разрезая себе животы, и отослать его на родину жене и детям.
Мудрец взял меч, и когда сказал, что ему надо знать, где скрываются жена и дети Садатоси, тот безмерно обрадовался и, сев на несколько шкур, сложил стихотворение, громким голосом возгласил Нэмбуцу и спокойно велел отрубить себе голову.
Счесть невозможно
Людей,
Живущих в этом мире.
Но я из тех,
Кто горечь знает.
Мудрец взял прощальный меч и косодэ[881] который Садатоси носил в последнее время, срочно поехал в Камакура, там узнал, где его жена живёт и передал всё это ей. Жена Садатоси, не дослушав его рассказ, упала на пол, залитый потоками слёз, и с таким видом, который показывал, что она не в состоянии терпеть своё горе, взяла тушечницу, бывшую с нею рядом, и написала на рукаве прощального косодэ:
Кому велел
Смотреть на это
Мой любимый?
Мне этого не вынести —
Нет жизни без него…
Потом укрылась с головой прощальным косодэ, наставила себе на грудь тот меч — и вдруг упала бездыханной. Кроме этого, одна женщина, напрасно дававшая супружескую клятву и разлучённая с мужем, сокрушаясь о том, что выйдет замуж второй раз[882], бросилась в глубокую пучину, а другая, старая женщина, лишившись кормильца и опоздав умереть раньше своего сына, всего лишь один день не могла принимать пищу и упала, покончив с собой.
876
Прим.45 Свиток 11:
877
Прим.46 Свиток 11:
878
Прим.47 Свиток 11:
880
Прим.49 Свиток 11:
882
Прим.51 Свиток 11:
Намёк на фразу из