«Здрасьте, — говорю, — хозяин с хозяюшкой, я к вашей милости, ищу заработка». — «А что умеешь делать?..» — «Могу, — говорю, — шить обутку, простую и фирменную, из сафьяна и юфты». — «Такой мне нужен, — говорит хозяин. — Струмент есть?..» — «Никак, — говорю, — нет». — «Ну-с, тогда пользуйся пока чужим струментом». И подает мне лакированный товар, модельные туфельки сшить. Дня два я копался, на третий попался. Стал хозяин работу принимать от всех вообще. Вижу, и мои туфельки двумя пальцами приподнял, держит, будто лягушку в руках, морщится: «Кто мне это товар испортил?» А я сижу, исподлобья гляжу да молчу. «Вас спрашиваю — кто такую дрянь сшил?» Вся мастерская молчит, и я сижу да молчу. «Кто из вас, негодяев и мошенников, испортил туфельки дамские?» А я сижу да молчу. Швырнул это он мое изделие в угол. И не заметил я, как снова взял эти же туфельки в другую руку и с усмешечкой, ласково спрашивает: «А эти игрушечки кто так хорошо смастерил?» Я привскочил с табуретки и, не глядя, кричу: «Моя работка!..» — «Ах ты, сукин сын!..» — да колодкой меня, да колодкой по башке. Всего измочалил. А когда узнал, что у меня сапожное дело до этого и в руках никогда не бывало, удивился моей храбрости, подал целковый и сказал: «Вот тебе, Олёха, за нахальство! И убирайся от меня ко всем чертям!» А тут скоро набор в солдаты, и меня забрали…
Верещагин выслушал его и улыбнулся:
— Бывал я, Алеша, в ваших вологодских местах. И народ ваш знаю. Люди там откровенные, вроде тебя — живут без утайки; немножко такие… ухари беспечные.
— Ужли и в наших краях бывать вам приходилось? Где же это?..
— У Спаса Каменного, на озере. А через Устье Кубенское ездил даже в Заднее село, на конную ярмарку. Покупал я там меринка за восемьдесят рублей для разъездов по Вологодчине, а мне ваши менухи-плуты, и не заметил как, вместо того меринка жеребую кобылу подсунули. И ездить на ней было невозможно…
Алеша-денщик до слез расхохотался, довольный за своих земляков.
— Это уж как есть, Василий Васильевич, кого угодно обжулят, на то она и ярмарка!..
В дальнем пути на Восток жил Верещагин с денщиком дружно: доволен был его услужливостью, а тот еще более — добротой и непритязательностью знаменитого художника. В Ляояне, не доезжая до Порт-Артура, художник задержался на один день у племянника, Кузьмы Николаевича Верещагина, служившего там коммерческим чиновником. У племянника в квартире жили постояльцы — русские офицеры-дальневосточники, эвакуировавшие своих жен в глубокий тыл. Только одна молодушка, Мария Александровна, жена Кузьмы Верещагина, хозяйничала в доме, — муж ее был в отъезде.
— Здравствуйте, голубушка! — приветливо поздоровался Верещагин. — Я ваш дядюшка, художник… слыхали о таком?
Мария Александровна много слышала, много читала о своем дядюшке, по фотографиям представляла его себе бородатым, но не таким седым, не таким живым и кипучим, и ростом повыше. Офицеры тоже были приятно удивлены неожиданным появлением такого гостя. На кухне молодая хозяйка и два денщика стали готовить обед, особенно старались для Верещагина.
— Василий Васильевич, вы индейку с рисом будете есть? — доносился из кухни голос племянницы.
— Буду, голубушка, буду.
— А лучку положить?
— Да, да… как можно больше этой прелести кладите! Без луку нельзя… — И дядя сам побежал на кухню помогать племяннице готовить обед.
— Знаете, Машенька, голубушка, у себя дома я постоянно толкусь около кухни. Супруга у меня — Лидия Васильевна, она музыкантша: никак не переносит кухни, зайдет на минуту и — голова болит… Как-то они, родные, там без меня себя чувствуют! Не могу о них ни на минуту забыть…
«Господи, такой знаменитый дядя, а о каких маленьких делах толкует», — думала Мария Александровна, не зная, о чем и разговаривать с таким человеком.